скребут ее чувствительный покров. Любит и одаривает в ответ благодатью. Ты можешь представить себе вечную эрекцию голого дождевого червя? Жаль, что нет духóв с запахом земли, продистиллированной через воспоминания, с запахом куста помидоров или клубничной грядки после дождя. Жирный чернозем, втертый, как бальзам, в твою спину, когда ты встаешь со свежевспаханного поля. Ты помог мне отряхнуться и спросил с надеждой в голосе: «Удобно?» Тебе нравилось предаваться любви в лесу, на мхах скалистой Скандинавии или в мягкой колыбели грядок. Животный секс был укрыт растительными кулисами разлапистых листьев. Лучше всего было в мае. С ветвей сыпались лепестки – белые и розовые, а мы, безгрешные и нагие, лежали под деревьями. Просто праздник Тела Господня, когда его осыпают цветами.
Боже мой, сколько же мы проехали вместе! Чуть ли не полмира, редко когда больше двух ночей мы проводили в одной гостинице. Лишь бы было что-то новое, лишь бы не повторялось то, что уже было… прошлое. Каждое утро мы паковали чемоданы. Ты привык к этому моему чудачеству и к постоянным переездам. Причем меня гнало вовсе не прошлое, не какая-то особенная, ужасная катастрофа. Нет, просто я не люблю воспоминаний. Поэтому я предпочитаю отели: там одни незнакомцы затаптывают следы, оставшиеся от других незнакомцев. Безликая постель, ничья пыль. Входя в новый номер, я проверяю мусорную корзину, не осталось ли в ней чьих-нибудь следов, напоминающих о прежних хозяевах. Мне кажется порой, что настоящее время служит для выдавливания воспоминаний из наших тел, из наших слов. Моим единственным воспоминанием остался ты, других мне и не надо. Они только занимают время и пространство. А нам нравится с ним состязаться, чтобы перед нами был свободный, открытый горизонт. Когда я колесила с тобой в машине по стране (по пять тысяч километров в месяц), мне было безразлично, по какой из исторических областей мы едем. Рядом с тобой везде было прекрасно. Когда направляешься к нам из Варшавы, проезжаешь через заповедник. Деревья склоняются над дорогой, а мы едем через туннель зелени, как через мойку, смывающую городскую грязь.
Если бы ты еще любил дальние пешие прогулки и классическую музыку… А то от этих твоих Цеппелинов у нас уже колонки практически развалились. От гула так расперло динамики, что с них уже начинает свисать сморщенная обивка. Моего любимого Гленна Гульда ты называешь мутантом. Но как ты, оглушенный роком, можешь по достоинству оценить человека? А впрочем, может, ты и прав и Гульд на самом деле мутант. Его туше оставит в истории человечества такой же след, как и сделанный на африканской грязи много миллионов лет тому назад отпечаток ступни Люси, этой нашей едва вставшей на ноги праматери. А точнее – прамамулечки, потому что росту в ней было метр с небольшим. Она была чуть выше Гульда, сгорбленного на скрипучем стульчике для игры на фортепиано. Я могу его слушать всегда и везде: в машине, в ванной, утром
