взяла. Займи, пожалуйста, сотню. Я тебе на следующей неделе обязательно отдам.
– Да нам тоже в школе зарплату задержали. У меня у самого негусто, – попробовал возразить Киреев.
Но от Любови не так просто было отвязаться.
– Ну хотя бы полтинник, – взмолилась женщина. – Можно сказать, судьба решается. Я мигом слетаю в киоск и обратно.
Владимир понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и полез во внутренний карман видавшего виды пиджака. Достал оттуда потертый бумажник, аккуратно отсчитал из него пять десятирублевых купюр и протянул их Любаше. Та, пожелав ему хорошей жены, растаяла в предрассветных сумерках общежитского коридора.
После выплаты очередной контрибуции Киреев больше не смог заснуть. Ему вспомнился сон, который прервала Любка.
«Опять про пугачевский бунт. Так и свихнуться недолго», – подумал он.
«Роль сибирского казачества в крестьянском восстании под предводительством Емельяна Пугачева» – такова была тема его кандидатской диссертации, которую он должен был защитить этой осенью. Однако, чем больше времени Владимир просиживал в библиотеках и архивах, чем больше накапливал фактов по теме своей кандидатской, тем больше у него возникало вопросов. Крестьянский бунт, как описывала события 1773–1775 годов на Урале и Волге традиционная историческая наука, в его видении перерастал рамки пусть даже очень большого восстания, а приобретал очертания крупномасштабной военной кампании, в которой противостояли друг другу две мощные армии – регулярная романовская и вольная казачья. На этой войне была своя линия фронта, стратеги с разных сторон разрабатывали планы наступлений и контрнаступлений, оценивали диспозицию своего войска и армии противника. В общем, в результате трехлетней научной работы Киреев пришел к выводу, что это была настоящая гражданская война двух противоположных идеологий – прозападной, крепостнической, которую исповедовала и насаждала династия Романовых, и казацкой вольницы, особенно в восточных губерниях империи.
С этим никак не мог согласиться его научный руководитель профессор Могилевский, ярый сторонник официальной точки зрения по этому вопросу. Как ни убеждал его Владимир, что многие факты «пугачевского восстания» подтасованы, источники прямо сфальсифицированы романовскими историками, профессор оставался непоколебимым в своих убеждениях и твердил упрямо:
– Два с лишним века все исследователи называли это бунтом и восстанием, поэтому и вы, молодой человек, извольте следовать принятой традиции. У вас богатая фактическая база. Приведите ее в соответствие с ходом истории, которому вас еще в школе учили, и кандидатская у вас в кармане. Более того, с таким материалом можно и за докторскую смело садиться. Только не надо открывать Америку и замахиваться на краеугольные события прошлого.
Однако, кроме Могилевского, был у Владимира
