на что-нибудь другое. Вот, послушайте лучше балладу, которую – был такой поэт Дмитрий Кедрин – сочинил про Вас, кажется, в 1935 году. (В руках у неё появляется гитара, звучит баллада).
В камнях вылуща, в омутах вымоча
Стылый труп отрыгнула вода
От Григорий осталась Ефимыча
Всё про всё – лишь одна борода.
Дух пошёл. Раки вклещились в бороду
Примерзает калоша ко льду
Два жандарма проводят по городу
Лошадь с прахом твоим в поводу.
И бредут за санями вдовицами
Мать-царица и трое княжон
Помнишь, баба твоя белолицая
Говорила: «Не лезь на рожон!»
Нет! Поплёлся под арки Растрельины
С посошком за горючей мечтой.
Слушай, травленный, топленный, стреляный
Это кто ж тебя так и за что?
Не за то ли, что кликал ты милкою
Ту, что даже графьям не ровня,
Что царицу с мужицкой ухмылкою
Ты увёл, как из стойла коня.
Слизни с харями ряженых святочных
С их толпою равняться тебе ль?
Всей империи ты первый взяточник
Первый пьяница, первый кобель.
Помнишь, думал ты зорькою тающей:
Не в свою я округу забрёл
Гришка! Гришка! Высоко летаешь ты
Да куда-то ты сядешь, орёл?
Лучше б травы косить. Лучше б в девичьей
Щупать баб да петрушку валять,
Чем под нож дураков Пуришкевичей
Бычье горло своё подставлять.
Эх, пройтиться б теперь с песней громкою
В заливные луга, где косьба.
Хоть и в княжьих палатах – да с фомкою
Укокошили божья раба.
(Песня закончилась. Из глаз Распутина полились слёзы, слёзы боли, отчаяния и бессилья. Он утирает краем рукава глаза).
Распутин: Растрогала ты меня, Евгения. Только больно не за себя, больно за Россию и за ту, что была, и за то, что в ней творится сегодня. Нет у неё будущего. Растащат её по кусочкам и погубят. Погубят великую Россию. По сравнению с нынешней Россия моего времени была детским садиком. Конечно, и убивали, и резали, и взятки давали, – всё, как сейчас – но только не так предательски и не так жестоко, да и не в таких масштабах. И национальная политика была жёсткой, но в моё время Россия была пионерлагерем по сравнению с бандитским синдикатом, каковым она стала сейчас. В одной песочнице могли спокойно играться и христиане, и инородцы. Впрочем, в поздние советские годы, когда наступил атеизм, – тоже, правда, тогда уже все верили только в одного человека. В человека-тирана и дьявола… Да, хорошую ты песню спела, Евгения, но причём тут фомка, не пойму никак.
Шаховская: А чего тут непонятного? Это образ, образ врага Вашего, который подло, в спину направил смертельный для Вас удар.
Распутин: Между прочим, этот смертельный удар или, как ты говоришь, образ я чувствую витающим где-то здесь и сейчас.
Шаховская: Бросьте, мало ли что может показаться. Ну да Бог с ним, с этим образом. Что случилось когда-то, того уж не изменишь.
