необходимой, но низшей, и божественной, высшей власти, именем которой она реализуется.
Новое время придало самодостаточный смысл рациональности политической власти, ее миссии формирования и развития интеллектуальной деятельности в обществе. Такой стратегический поворот потребовал конкретизации взаимоотношений между политической и интеллектуальной деятельностью, динамичного равновесия между ними. Хотя известный социокультуролог С. Бенхабиб признает, что «власть вездесуща и останется таковой» [2003, с. ХХХI, с. 143], красноречиво название ее книги – «Притязания культуры».
А Р. Проди, бывшего премьер-министра Италии, главы Европейской комиссии, напротив, беспокоит дефицит власти. По его оценке, «мы не проявили должного внимания к одному наиважнейшему элементу, который в результате оказался решающим, – власти» [Цит. по: Колпикова 2013, с. 51]. Даже такой бард либерализма, как Ф. Фукуяма, среди важнейших критериев модернизации называет способность государства реализовать властные функции – от проведения прогрессивной индустриальной политики до обеспечения образования [см.: Fukuyama 2004; см. также: Фукуяма 2005].
В свою очередь, обострилась проблема соотношения политической власти и профессионального управления. Еще русский историк С. М. Соловьев писал: «Жизнь имеет полное право предлагать вопросы науке; наука имеет обязанность отвечать на вопросы жизни, но польза этого решения для жизни будет только тогда, когда… жизнь не будет навязывать решение вопроса, заранее уже составленное вследствие господства того или иного взгляда. Жизнь своими движениями и требованиями должна возбуждать науку, но не учить науку, а должна учиться у нее» [Цит. по: Ключевский 1959, с. 363–364].
Вопрос о том, кому и у кого следует учиться, в период позднего СССР однозначно решался в пользу государства, а не науки. Решающий довод в пользу его безоглядной апологии заключался в том, что, как отмечала российский эксперт Н. Автономова, «не существует чистого знания, поскольку знание строится на канве отношений власти, но, с другой стороны, не существует чисто негативной, чисто репрессивной власти: механизмы власти всегда позитивны и продуктивны, в частности, именно они порождают ту или иную реальность, тот или иной тип знания. Знание никогда не может быть заинтересованным: знание иногда – зло и всегда – сила. Власть порождает знание, а знание есть власть» [Автономова 1978, с. 146]. В итоге наука оказалась заложницей «коллективного разума» Политбюро, кибернетика – «лженаукой», а генетика – даже «публичной девкой империализма» (М. Суслов). Последствия такого отношения к передовому знанию известны.
В современных условиях в формуле взаимодействия политической и интеллектуальной деятельности акцентируется проблема профессиональной компетентности управления. «На смену традиционной иерархии властных полномочий, – пишут американские эксперты, – приходит иерархия компетентности… Власть и ресурсы все больше концентрируются в экспертных центрах, а не на формальных иерархических
