и писали петицию, коя вместе с рассуждениями и сложила впечатление у осведомителей как в обсуждение.
Вместе с ранним съездом к зданию сената на площади и улице за ней, а так же с задней стороны от фасадов сошлось много народа, так что рядам испанцев стоявших и там и там приходилось с трудом отражать напоры толпы и сносить различные выходки, как отдельных личностей, так и массы в целом, вызванные глубокой ненавистью к желтым мундирам.
Сдерживая дулами ружей натиск напирающей толпы, впрочем легко расступившейся, пропуская кареты сенаторов, умчались к тому же еще и достойно встречать пребывающих сенаторов, разгоняя последних расступившихся ударами прикладов.
Надо сказать что такое случалось не часто, подъезжали последние из запоздалых сенаторов, и кто из них пожелал проехаться прямо по толкучке, не пожелав проникнуть в здание сената открыто через соседнее, были казалось самыми горячо любимыми. Радостные приветственные возгласы как будто были надежным тому подтверждением:
– Да здравствует защитник наших прав, Монти! Ура сенату! Напишите петицию! Мы с вами! Долой налоги!..
Эти и другие крики раздавшиеся с приездом упомянутого в здравии сенатора сильно терзали Камоно-Локано, больно задевая главенствующие струнки президента, видевшего как перед тем почтительно расступаются. Но и он получил свою долю приветствий когда вышел на длинный балкон второго этажа со стаканом воды в руке и так, и не отпитым, потому что отвечая на приветствия маханием нечаянно намеренно выплеснул воду вниз получив всеобщее одобрение и смех, и злобное проклятие того испанца…, который защищал сенат от напора и на чью голову он пролил воду.
Но более чем через минуту произошло еще одно действие, несказанно развеселившее горожан и перечеркнувшее все сложившиеся стереотипы о сенаторах, как о людях старых или почтенных. По дороге очищенной заранее расступившими людьми браво скакал верхом на ретивом ишаке сильно свешивающимися при этом ногами один из представителей той корпорации, не старый и не почтенный, и весьма известный среди них в широких кругах подобными выходками. И приветствия ему были особенными и особенно одно из них.
– Ура Одурелому! – заставившее применить выражение доселе светлое на презрительное в ту сторону откуда донеслось его прозвище данное ему друзьями товарищами по сенату, в котором не друзей и не товарищей, то бишь врагов у него не было.
Высокий аристократический жест только подлил к нему симпатии даже у того на кого он был обращен. Далее на него неслось только через солдатский ряд только положительное, никто уже больше не посмел произнести подобное.
Спрыгнув с ишака еще до того как тот остановился перед длинной лестницей парадного входа, и не имея за спинами испанцев того кто бы мог отвести его в конюшню, скоро додумавшись завязал длинный
