туалетных звуков, но его выразительный экспромт прерывается галдежом подзаведенной мною кодлы:
– Море! Моря! Морю!!! Мо-о-о-ре…
– Че! Усохни! – прекращает галдеж Голубь. – Зачем делать такой громкий щум?! На что гроники фрайером назначены? На отпуск? А мы что – рыжие?! Есть среди нас такие, но не много (это в мой огород). У нас работа не пыльная, но нервная! Положено по норме два месяца как учителям! Объявляю: контора в отпуске! Гребем на юга! К морям Каспийскому и Черному! И хватит кыркать за это дело!.. Че! Тихо! Разгалделись… курортнички!
Последние слова пламенной речуги Голубя тонут в гвалте энтузиазма масс: после краткой борьбы за справедливость мы получаем законные отпуска! Каждый из нас спешит высказать собственные сгальные планы на желанные каникулы с путешествием на южные моря. Но все порожняк гонят, потому что слушать некому: каждому высказаться невтерпеж! Нет, не всем… Самый говорливый из нас, Шмука, молчит, молчит… а потом грустно говорит:
– Не поеду я к могъю… надо сестгъуху искать…
Странные создания люди. И мы тоже. Сгалились над Шмукой, сердились на него. И всегда Шмука был виноват, потому что сдачи дать не мог. А когда поняли, что не будет с нами Шмуки и не увидит он синее море, всем грустно стало. Но уговаривать Шмуку дело бесплатное: с понятием мы, что для Шмуки сеструха важнее! Должен Шмука ее найти! И отсчитывает Голубь из общака шмукину долю. И вдруг достает Штык из заначки свою персональную хабару и Шмуке протягивает:
– Держи, Шмука! Это гальё мне ни к чему! На корову я не коплю, а на «козла»– у Кашчея выиграю!
– Брэшэшь, шшо ты у мянэ ишшо тшо-то выыграш! – отвечает Кашчей и… тоже отдает Шмуке свою долю!
Тут каждый спохватывается и свой хабар Шмуке в карманы сует. У Шмуки – слезки на колески – вот-вот разрюмится!
– Ол-ол! Бери-бери – ярар! Нам татарам все равно! А тебе денга – не хурда-мурда! Ярар?! – темпераментно уговаривает Мыло.
– Дают – бери, а взял – беги! – выдаю я мудрую русскую пословицу. И добавляю практический совет: – Грони ты по уму заныкай, чтобы какая-нибудь падла тебя не вытряхнула до донышка! Шуры-муры заделай в корочках.
Пока Шмука начит грони, Голубь наставляет его по-отечески:
– Секи, Шмука: без кодлы ты сыроежка. Не крути хвостом, не ныряй в ширму даже при дармовой покупочке. Тут сармака тебе хватит. Вместе с сеструхой к бабке притаранишь бабки, – каламбуркает Голубь. – Да не реви ты!.. жалобно. Земля круглая… где-нибудь сполземся…
Шмука что-то сказать пытается, но голос у него осекается. Тогда он молча с каждым обнимается, используя нас как промокашки для намокшей от слез мордашки. А потом по тропинке бежит он на бан, торопясь на рязанский майдан. Бежит, спотыкаясь, на все в пути натыкаясь, так как в Шмукиных глазах все расплылося от слез… Улетают со Шмукой воробушки. Весело прилетают воробушки и улетают весело. И тепло на душе от того, что вот были они и так радостно улетели, и эта радость – на всю жизнь! У каждого в душе теплая проталинка протаяла. А на ней – росток
