не видел ее обнаженной в самом сокровенном смысле слова. Я видел ее на пике запретной страсти. Плотская любовь не была под запретом. До того как царь серьезно заболел, они с царицей безмятежно занимались любовью в саду в присутствии придворных, зная, что они с благоговением относятся к их близости, но те картины никогда не вызывали у меня такого чувства, которое я только что испытал при виде царицы.
Я спрашивал себя, не схожу ли я с ума?
Я думал о ней, о Туте, о фараоне и жрецах и был готов бежать из дворца в пустыню. Мною овладел соблазн, и опасность поддаться ему была велика. Я больше не был безымянной тенью принца, я стал самостоятельной фигурой в новой игре, для участия в которой моих возможностей было недостаточно. Мне хотелось убежать в далекую деревню и трудиться на полях у реки. Я был молод, силен и мог пробиться в жизни, не подвергая себя такой опасности.
Я чувствовал, что мир вокруг меня рухнул. После случившегося ничто не останется прежним. Ни доверие царицы, ни доверие фараона, если он узнает (я подумал о том, что сделают жрецы темного бога, если узнают они…), ни доверие самого Тута.
В конце концов я собрал узелок со своими пожитками, взял циновку и даже вышел в сад, надеясь отыскать искусно спрятанную потайную дверь, появившуюся как по волшебству, и бежать вон из дворца. Однако на полпути я подумал, что такое поведение недостойно сына Атона, к тому же я не мог не оправдать доверия, оказанного мне Эхнатоном, – и я вернулся, но так и не смог уснуть.
Даже спавшая у меня под боком собака беспокойно ворочалась, словно почуяв скорпиона или змею.
3
Прошли недели, прежде чем мы вновь увидели фараона. Он заметно осунулся. Потемневшая кожа приобрела лиловый оттенок, словно все его тело было покрыто синяками, и все же он, казалось, был счастлив остаться в живых после очередного приступа болезни.
Как обычно, с его возвращением во дворце воцарилось веселье. Жизнь вернулась в привычное русло – улыбки, царедворцы, гомон, церемонии, праздники, благовония, наряды, игры. Все вокруг ликовали.
Все, кроме Тута.
Мы с ним виделись только изредка, по утрам он обычно куда-то исчезал. Я не знал, продолжает ли он встречаться со жрецами, хотя подозревал, что так оно и есть.
Я, как обычно, проводил время с царской семьей, наслаждаясь счастливыми мгновениями и предчувствуя, что конец мой близок – по меньшей мере как слуги при дворце.
Тут, как и прежде, словно ничего не случилось, звал меня принять участие в играх, а на церемонии жертвоприношения солнцу я иногда замечал тревожный блеск в глазах Нефертити и перехватил один-единственный заговорщицкий взгляд, брошенный на меня.
Я с удовольствием проводил время во внутреннем саду, в одиночестве или в многочисленной компании детей разного возраста, даривших столько счастья царской семье, особенно после смерти Макет.
Я не грустил
