вспоминала Наталия Кицкая. Подобное восприятие коронации как свидетельства сохранения польской государственности и даже открытия ее новой страницы порой позволяло не заметить и одной из главных деталей церемонии – использования российской короны. Впрочем, официальная Варшава ее особо и не подчеркивала. В сочиненных по случаю торжественного события стихах символически фигурировала корона польских королей. Например, официозный автор Л. Дмушевский украсил свой балкон стихами, в которых говорилось, что Николай I:
Zasiadł na Piastów i Jagiełłów tronie
W polskiej koronie.
(Воссел на Пястов и Ягеллонов троне В польской короне){180}.
Богуслава Маньковская (дочь создателя польских легионов наполеоновского генерала Я. Х. Домбровского) всерьез писала о том, что у тех, «которые это видели, без сомнения в сердце зародилась национальная гордость, которая всю жизнь будет звучать, словно повторяющееся эхо, которое напоминает о том, что гордый, могущественный царь, властелин половины Европы, представитель гордых Романовых, склонил голову, дабы на нее в Варшаве возложили корону польских королей»{181}.
С другой стороны, неспокойная политическая атмосфера в Королевстве Польском, слухи о нелюбви к полякам Николая I, чье вступление на престол ознаменовалось расправой над декабристами, давали о себе знать. В. Шокальский, например, рассматривая праздничное убранство Варшавы в день въезда туда императора, отмечает некий неуловимый «понурый оттенок», присутствовавший и в облике города, и даже в, на первый взгляд радостных приветствиях горожан{182}. «Когда монарх, возложив на голову императорскую корону, провозгласил себя коронованным польским королем, ни одно сердце не забилось сильнее, ни одна слеза не пролилась; весь этот обряд казался холодным театральным зрелищем, спектаклем, но не реальностью»{183}, – вспоминал впоследствии А. Козьмян.
В том, что новый король сам надел корону себе на голову, а не предоставил это сделать польскому священнослужителю, многие увидели символ узурпации власти. Характерно и различие в интерпретации тишины, которой был встречен возглас примаса, прославляющий нового польского короля. Известно, что отсутствие бурных выражений народного ликования было запланировано устроителями церемонии. Вот что пишет по этому поводу Ю. У. Немцевич: «После коронации, когда примас Воронич провозгласил vivat rex in aeternum, всеобщее молчание. Никто не повторил этого возгласа, таков был приказ. Любой голос народа, пусть даже радостный, неприятен деспотам»{184}. А вот как комментирует это Л. Сапега: «Тогда примас короновал императора, последний же надел корону на голову императрицы. После этого примас произнес речь, которую закончил словами: “Теперь воскликнем единогласно: “Да здравствует король!” и три раза провозгласил “Vivat!” Но ни один голос не отозвался. Императорская чета переглянулась, на их лицах видна была растерянность»{185}.
Однако
Цит. по:
Цит. по:
