колебаниям внутриполитической конъюнктуры. Всякие реформы (в том числе и реформы политические) связаны с издержками, которые могут быть компенсированы только в случае параллельного улучшения экономической ситуации. Это улучшение может быть, разумеется, отложенным, поскольку прогрессивные политические сдвиги на время могут улучшать общественные настроения и готовность поддерживать правительство без заметных сдвигов в благосостоянии. Однако в такой ситуации власть просто получает кредит доверия под будущие экономические дивиденды, и этот кредит не может быть безвозвратным – рано или поздно за него придется платить. Эйфория от прогрессивных изменений (эйфория от «оттепели») не может длиться вечно, а устойчивый характер реформам придают все-таки экономические достижения. Иными словами, необходимы средства для нейтрализации издержек любых реформ.
Именно в эту ловушку и попало правительство во второй половине 1870-х годов. «Нужны же были либо немедленно выдвижение программы дальнейшего продолжения реформ, способной увлечь российское общество, либо немедленный переход к жесткому режиму, который следовало использовать для передышки и хотя бы экономических преобразований. Стареющий император оказался неспособен ни на то, ни на другое»[35]. Этот выбор должны были сделать уже преемники царя-освободителя.
1.3. Политический консерватизм и экономические реформы: формирование этатистской модели индустриализации
Гибель Александра II ознаменовала радикальную смену политического курса. На смену либеральным реформам пришли контрреформы. На смену экономической невнятности пришел экономический рост. Последние два десятилетия XIX в. знаменуют собой переход от доминирования в экономической идеологии либеральных идей к этатизму (дирижизму) с его верой в почти неограниченные возможности государства по регулированию экономического развития. Это не была специфически российская проблема – такой переход совершили тогда практически все ведущие страны мира. Одновременно проявилась и важная специфика России, в которой экономический этатизм практически всегда тождественен философии антизападничества.
Действительно, политическая философия правления Александра III была по сути своей антизападнической и антилиберальной. Власть не отрицала важности определенных политических преобразований, усиления внимания к голосу, идущему от народа. Однако возможные новые институты виделись как полная противоположность западной представительной демократии, к которой фактически вел курс Александр II, а формы народного участия смутно прорисовывались в виде каких-то соборных учреждений. На этой основе шел поиск «русской самобытной конституции, которой позавидовали бы в Европе и которая заставила бы умолкнуть наших псевдолибералов и нигилистов»[36] (курсив мой. – В.М.). Хотя и эти идеи вскоре были отправлены в небытие[37], правительство фактически отказалось от каких бы
Власть и реформы… С. 323.
Цит. по:
Идеолог нового режима М.Н. Катков категорически отрицал необходимость какой бы то ни было конституции, даже «специфически российской» (Катков М.Н. Наша конституция// Московские ведомости. 1882.11 мая).
