злое лошадиное ржание.
Черный жеребец Тэмуджина, яростно оскалив зубы и поворачиваясь задом, лягал каурого Бэктэра. Тот, огрызаясь, убегал от него.
Тэмуджин и Бэктэр, вынимая кнуты из-за голенищ, бросились разнимать. Тэмуджин наперерез подбежал к своему жеребцу и поймал за поводья, но тут же их перехватил Бэктэр и начал хлестать коня по бокам и крупу, разражаясь страшными ругательствами. Жеребец косил выпученными глазами, от злобы и страха рвался на дыбы, но Бэктэр висел на нем как привязанный.
– Стой, Бэктэр, хватит, – Тэмуджин, подождав немного, схватил его за руку, когда тот замахнулся в очередной раз. – Вырвется, не поймаем…
– Пусть он исчезнет, пока я его не убил! – выпучивая глаза и дрожа от злобы губами, прокричал тот ему в лицо. – Такой же, как и ты!.. Ненавижу!..
Тэмуджин отпустил его руку. Бэктэр, крупнее и тяжелее его, стоял перед ним, в злобе своей готовый броситься в драку, и у Тэмуджина вдруг пронеслось в голове: «Такого надо убивать сразу… ножом в сердце!..» Дрогнула рука, коснувшись ножен, и он, поймав себя на том, что впервые почувствовал в себе готовность убить брата, смутился, настороженным взглядом следя за ним, раздумывал, как быть. Тот, видно, догадался о его мыслях, поспешно отступил на два шага, опасливо глядя на него.
– Иди, лови своего коня, – сказал Тэмуджин и пошел за своим жеребцом, поджидавшим его в отдалении.
Домой они ехали порознь.
С того дня они без крайней нужды не разговаривали друг с другом, хотя внешне их вражда оставалась почти незаметной. Тэмуджин по праву старшинства отдавал приказания, распределяя работы между братьями, а тот, тая в бесстрастных глазах злую усмешку, молча исполнял.
IX
В середине месяца суни[5] Унэгэн с двумя молодыми нукерами объезжал курени и айлы по правому берегу Хурха. В последнее время Таргудай стал особенно подозрителен к людям и с каждым разом требовал от него все больше сведений и подробностей о том, что делается в куренях, наказывая не упускать ничего важного. Унэгэну иногда нечего было и докладывать – нечасто в унылых буднях соплеменников, заполненных ежедневной нудной работой вперемешку с мелкими сварами между родами и айлами, находилось что-то годное для ушей нойона. Да и люди в последнее время стали скрытны. Опасаясь Таргудая, нетерпимого ко всему, что не по его нутру, при появлении его нукеров они замолкали, хмурили лица и норовили отойти в сторону. Приходилось выдумывать разные уловки, чтобы выудить что-нибудь путное из мутного людского омута.
Унэгэн тяготился своей службой у Таргудая и уже давно подумывал о том, как бы потихоньку отойти в сторону, отговорившись нездоровьем или старостью. Но для этого сначала надо было задобрить хозяина, чтобы уйти по-хорошему, да и на будущее заручиться его расположением.
И на этот раз у него не было заготовлено для нойона сколько-нибудь стоящей вести. Чтобы хоть что-то ему сообщить, он отобрал из всего услышанного по куреням два не очень-то
Суни – «молочный» месяц у древних монголов, соответствовал августу по григорианскому календарю.
