винограда на черенке лозы. Одной рукой он запрокинул ей лицо. Он уже слышал топот ног на нижних этажах. В любой момент дверь могла распахнуться, и в комнату с шумом и стонами ввалились бы ученики, чтобы начать новый трудовой день.
– Сосия! Signora Симеон! – отчаянно зашептал он.
Она пробормотала нечто нечленораздельное и неразборчивое на родном языке. Глаза ее оставались закрытыми: трепещущие ресницы лежали на щеках. Бруно бережно погладил их одним пальцем. При этом первом контакте с ее кожей его пронзила сладкая дрожь, и он, как ребенок, боязливо втянул голову в плечи.
– Очнитесь! – взмолился он. – Сюда идут.
Взгляд его испуганно метнулся с ее лица к двери.
Но Сосия уже пришла в себя, пристально глядя на него своими желто-зелеными глазами.
– Где ты живешь, Бруно Угуччионе? – хрипловатым голосом спросила она, впервые обратившись к нему по имени. – Надеюсь, ты живешь один?
Глава седьмая
…Но что ты не вдовцом проводишь ночи, Громко ложе твое вопиет венками И сирийских духов благоуханьем; И подушки твои, и та, и эта, Все во вмятинах, а кровати рама И дрожит, и трещит, и с места сходит.
Если их сухопутные родственники привыкли проводить брачные ночи в рощицах и на полях, то венецианцы – по своему обыкновению, отказавшиеся от природы или вздумавшие улучшить ее, – предпочитали для такого действа гондолы, выдолбленные из ствола цельного дерева, отделанные искусной резьбой и ярко раскрашенные, с подушечками и занавесями, доведенные до совершенства. Состоятельных влюбленных можно было отличить по их стройным лодкам, грациозно покачивающимся на воде с носа на корму и с борта на борт. Те же, кто был слишком беден, чтобы купить себе час любви на палубе гондолы, преследовали своих пеших возлюбленных, настигая их в укромных уголках в безлунную ночь.
Или приглашали их к себе домой, где и открывали им свои сердца.
Бруно понимал, что Сосия причинит ему боль, но все равно распахнул перед нею двери. Короткий стук, и она появилась на пороге, подбоченившись и заглядывая ему через плечо, дабы оценить размеры и удобство его квартирки. Накидку ее покрывал снег, и она резким движением стряхнула его. Снежинки попали ему на лицо, холодные и острые, как иглы.
Пока дверь оставалась закрытой, он чувствовал себя почти в безопасности. Его чувства к ней были заперты в каменном мешке его комнат, заколоченные досками и замазанные несколькими слоями краски. Но он по собственной воле подошел к двери, откликаясь на ее повелительный стук, и охотно впустил ее в свою жизнь. Он понимал, что с этого момента его существование обретет оттенок нереальности, превратившись в кошмар, вроде бесконечного полета на спине морской птицы в глухую полночь. Он станет жить полной жизнью, забыв о страхе смерти. Он наконец-то
