style="font-size:15px;"> – Палыч, Иван Палыч…
– Зайчик, я здесь… Здесь, около…
– Нина Григорьевна, Нина Григорьевна, идите сюда… Продвигайтесь к своему месту… Я здесь… Здесь я…
– Миленький ты мой! Я думала, что уже никогда тебя не увижу…
Стюардессы принесли несколько более мощных фонариков, сделанных непонятно как и из чего то ли связистами, то ли кем-то из телохранителей, расположили их по углам пассажирского салона. Стало светлее. Люди стали более или менее видеть друг друга, а также последствия недавней паники вокруг.
Бедные стюардессы! Они ни секунды не думали о себе. Ослепшие и обескураженные не меньше других, они сумели быстро, насколько это было возможно, взять себя в руки и продолжали выполнять свои обязанности, каждая на своем посту. Скрепя сердце, иногда кусая от бессилия губы в кровь, они работали и работали. Если бы не они, описать последствия произошедшего было бы невозможно.
Стало немного легче. Даже нельзя сказать «немного» – на какую-то йоту, на толику! А расслабляться нельзя ни на миг. Это их работа! Это их судьба! Поддерживая друг друга, держа себя в надлежащем виде, они буквально были везде. Ноги уже подкашивались от усталости. Но они по-прежнему спокойно, без нотки дрожи в голосе, говорили и… улыбались. Улыбались!
Господи! Кто замечал сейчас их улыбки?! Кому сейчас было дело до них. До их душевных мук и страданий?!
То тут, то там слышались их голоса:
– Успокойтесь, пожалуйста…
– Займите, пожалуйста, свое место…
– Сейчас принесу. Минуточку…
– Выпейте минеральной водички… Пожалуйста.
– Вам нужно прилечь, отдохнуть. Я вам помогу…
– Сейчас мы промоем глазки. Во-от. И все у нас будет хорошо. Да, малыш!.. А кем ты будешь, когда вырастешь?… Моряком?.. А моряки никогда не плачут… Да? Ну, вот и хорошо.
– Ладно не летчиком хочет стать, – съязвил кто-то рядом. А она ему:
– Мужчина, возьмите себя в руки!.. Пожалуйста.
– Господа, господа! Большая просьба: выключите, пожалуйста, зажигалки. Спасибо.
И так всегда, везде и во всем.
Более или менее успокоившуюся было толпу взбудоражил вдруг зазвучавший где-то в углу смех: негромкий, но какой-то страшный. Человек, казалось, выдавливал его из себя силой.
Люди обернулись на звук. Какой-то мужчина в помятом костюме, в развязавшемся галстуке, лежащем на его плече, стоял на коленях напротив одного из светильников. Неистово крестился непонятно по какому из христианских обычаев и то ли смеялся, то ли рыдал.
Вдруг многие, как по команде, последовали его примеру. Никто толком не знал что к чему, поэтому молились кто как мог. Все смешалось. Кто-то крестился; кто-то пал ниц и бился головой о пол; кто-то что-то бормотал, стоя на коленях. Людям показалось, что все страхи позади, и каждый, как мог, стал выплескивать из себя переполнившие его непонятные чувства.
Дети снова заплакали. Взрослые, глотая слезы, выли.
