затем я и приехал в Мюнхен, чтобы узнать. В тот воскресный вечер я нацарапал записку, адресованную управляющему Лауэнграму, сообщив, что нахожусь здесь и жду его распоряжений. Затем прогулялся к Резиденц-Палас и полюбовался на портрет Лолы в публичной галерее – так называемой «Галерее красавиц», куда Людвиг собирал изображения самых прекрасных женщин своего времени. Там можно было встретить принцесс, графинь, актрис, даже дочь мюнхенского городского глашатая; среди них красовалась Лола в непривычном образе, похожая на монахиню из-за своего черного платья и постного выражения лица.[35] Под портретом было помещено сочиненное королем стихотворение (он был одаренным поэтом), заканчивающееся следующими строчками:
О, словно лань, так трепетна, нежна,
Ты, Андалузии народом рождена!
Что ж, возможно, ему виднее. Подумать только: несколько лет назад ее, нищую танцовщицу, с позором гнали с лондонских подмостков!
Учитывая истерический характер письма Лауэнграма, я рассчитывал попасть во дворец Лолы уже в понедельник, но прошел день, другой – тишина. Но я ждал, не покидая отеля, и в среду поутру был вознагражден за терпение. Я был в своей комнате и заканчивал завтрак, еще не сняв халата; тут в коридоре послышался шум, и появился лакей, доложивший о прибытии некоего фрайгерра фон Штарнберга. Снова топот и звяканье, и за лакеем возникли два кирасира, занявшие места по обе стороны моей двери. Пройдя между них, в комнату стремительно вошел человек – щеголеватый молодой, одаривший меня белозубой улыбкой и протянутой для пожатия рукой.
– Герр риттмайстер Флэшмен? – спрашивает он. – Моя иметь привилегия приветствовать вас в Бавария. Штарнберг, очень сильно к вашим услугам. – Он щелкнул каблуками и поклонился. – Простите мне мой французский, но он лучше чем мой английский.
– И уж, во всяком случае, лучше, чем мой немецкий, – отвечаю я, пристально разглядывая его.
Лет около двадцати, среднего роста, очень стройный, с правильным, приятным лицом и намеком на усики на верхней губе. Уверенный, изящный джентльмен, облаченный в мундир и бриджи некоего гусарского полка, как я понял по наброшенному на плечо ментику и висящей на бедре легкой сабле. Он тоже внимательно изучал меня.
– Драгун? – поинтересовался он.
– Нет, гусар.
– В таком случае, английские строевые лошади должны быть очень крепкий, – хладнокровно замечает он. – Но это не важно. Простите мой профессиональный интерес. Я помешал ваш завтрак?
Я заверил его, что нет.
– Отлично. В таком случае будьте любезны одеваться. Нельзя больше терять время. Лола не любить ждать. – Он закурил чируту и стал оглядывать комнату. – Проклятое место – эти отели. За ничто не согласился бы жить в таком.
Я сказал, что проторчал здесь добрых три дня, на что он рассмеялся.
– Ну, девушки есть девушки, – говорит, – нельзя заставить
Портрет Лолы кисти Штилера в галерее короля Людвига являет образец викторианской чопорности. Более выразительно Монтес изображена на литографии Дартигенава: она передает не только ее ослепительную красоту, но и ее властный характер.
