ушах моих звенят колокола штракенцского собора, я вдыхаю аромат ладана, чувствую тяжесть коронных бриллиантов и ощущаю ледяную ладонь Ирмы… Потом она обращается вдруг в ладонь Элспет, горячую и твердую, а за плечом стоит коротышка Эберкромби, приглядывавший, чтобы я не удрал от алтаря. Слышится возбужденный шепот Моррисона: «… Не будь тута достаточно экипажей для тетушек и кузин, мы бы чирр-товски славно прогулялись до свадебного завтрака…» И вот я уже подглядываю за обнаженной королевой Ранавалуной, пока служанки совершают ее ритуальное омовение – церемония эта не относилась к свадебным торжествам, но оказалась первым этапом к моему соединению с этим черным чудовищем… Ко мне поворачивается лицо Ирмы, холодное и гордое, ее губы слегка касаются моей щеки… Элспет сияет улыбкой, ее золотистые кудри скрыты свадебной фатой, алые губки раскрываются навстречу моим… Сумасшедшая черная горилла с глухим рыком срывает с себя платье и хватает меня за причиндалы… Даже не знаю, с какой стати в голове мелькали эти видения прежних моих бракосочетаний – видимо, в основе своей я все-таки весьма сентиментальный малый. Теперь же на меня смотрит пухлое личико Сьюзи, скрипачи стараются вовсю, шкипер с магистратом хлопают и выкрикивают поздравления. Ниггеры-лакеи снуют с подносами, к потолку взлетают пробки, Сьюзи прыскает со смеху, когда капитан галантно заявляет о праве поцеловать невесту, а маленький священник лопочет, что, мол, разве одну только рюмочку… нет-нет, закуски не надо…
Но больше всего запала мне в память не эта неожиданная церемония и не обязательные экстатические упражнения на роскошной кровати под картиной, на которой Пан с подобающим случаю любострастием пожирал взглядом увивающихся вокруг него нимф, и не железные объятия Сьюзи, сонно бормочущей в тысячный раз: «Миссис Комбер… миссис Бичемп Миллуорд Комбер», – нет-нет, ничего подобного. Мне запомнилось, как, дождавшись, пока она уснет, я вышел, и стоя у поручней техасской палубы, окутанной бархатом ночи, курил чируту, окидывая взором маслянистые воды реки и проплывавшие мимо очертания Батон-Ружа. Огромное кормовое колесо мерцало в свете звезд, как волшебный фонарик, на восточном берегу виднелись далекие огни города, из центрального салона на нижней палубе доносились приглушенные звуки музыки и смеха. Я неспешно прошел назад и посмотрел вниз, на открытую главную палубу – и то, что услышал и увидел тогда, так ярко отпечаталось в моей памяти, словно все происходило только вчера.
От края до края обширное пространство было заполнено поклажей и людьми, напоминающими в свете фонарей те темные силуэты на голландских картинках: вот пара черномазых распевает вполголоса, присев на корточки у борта, вот двое коммивояжеров обсуждают сравнительные достоинства своих саквояжей, а вот несколько матросов, расположившихся на переходном мостике, травят байки. Но таких было меньшинство. Большинство же – а это сотни и сотни, – состояло или из молодых людей, разбившихся на компании и оживленно беседующих между собой, смеясь чересчур
