водопад обрушился на тропу, превратив ее в жидкое месиво, из которого увязший фургон можно было вытащить только при помощи еще четырех упряжек. Мы старались держать повыше, и пробивались сквозь непогоду весь день, до позднего вечера, ослепнув от вспышек молний и оглохнув от грома. К ночи ливень прекратился, мы разбили лагерь в небольшой лощине и обсушились. Ярость бури сменилась мертвенным покоем – мы даже разговаривали в полголоса, – и ощущение создавалось такое, будто нечто невыносимо гнетущее разливается вокруг, даже воздух казался тяжелым. Было сыро и душно, ни дуновения, а тишина повисла такая, что уши закладывало.
Мы с Грэттеном, с настроением, что грязь на подошвах, курили у костра, как он вдруг вскочил и замер, повернув голову. Испуганно взвизгнув, я спрашиваю, что, черт побери, происходит? Вместо ответа он опрокинул кипящий котелок в огонь, подняв тучу искр и пара, а потом побежал от фургона к фургону, приглушенно командуя: «Потушить огни! Потушить огни!» Тем временем я, полуживой от страха, озирался вокруг. Грэттен вернулся, положил руку мне на плечо и прервал мои расспросы коротким: «Тихо! Прислушайтесь!»
Так я и поступил, но не разобрал ничего, кроме бурчания в своем желудке. Я напряг слух… и услышал. Звук был тихим, едва различимым даже, он больше походил на вибрацию в ночном воздухе. Я вздрогнул, представив себе всадников… Нет, это может быть бизон… Слишком ритмично для животного…. И тут во рту у меня пересохло, поскольку стало ясно, что это. Откуда-то из непроглядной темноты доносился слабый, но отчетливый рокот барабанов.
– Иисусе! – выдохнул я.
– Сомневаюсь, – прошептал Грэттен. – Скажите «Люцифер», это будет ближе к истине.
Он мотнул головой, и, не успев толком осознать, что делаю, я последовал за ним вверх по западному склону нашей лощины. Там находились небольшие заросли кустарника; мы нырнули в них и ползли до самого гребня, где раздвинули траву и стали смотреть. Темно было, как у черта за пазухой, но в нескольких милях впереди мы увидели пять или шесть мерцающих желтых точек – огни в лагере индейцев, расположенном, без сомнения, на берегу реки. А это означало, по здравом размышлении, что лагерь этот находится как раз на пути нашего следования.
Несколько минут мы смотрели молча, потом я произнес хриплым шепотом:
– Может, они мирные?
Грэттен ничего не ответил, что говорило само за себя.
Можете представить, как спалось нам той ночью. Мы с Грэттеном просидели на посту до рассвета, когда огни поблекли и вместо них появились столбы дыма. Они были милях в пяти, протянувшись вдоль реки. Судя по всему, лагерь был крупный, хотя с такого расстояния утверждать трудно.
О том, чтобы идти вперед, и речи не было. Оставалось залечь и надеяться, что они уйдут. И в самом деле, около полудня мы заметили, что вниз по реке, в нашем направлении, из лагеря потянулась темная лента. Грэттен выругался сквозь зубы, но делать было нечего,
