что поддался соблазну увидеть свою разом постаревшую юность. Жутко. Как в детском аттракционе «Пещера ужасов». Разжиревшие, обрюзгшие, сморщенные… – паноптикум, карнавал масок.
– Ну, не у всех же есть личный массажист. А за масками ничего не видишь?
– Всё вижу, и хочется проснуться. Разбуди меня.
– Всегда получаешь то, что хочешь?
– Стараюсь! Ну, так как, насчет, смыться отсюда?
– незаметно не получится…
– выходим курить на улицу.
– я не курю, все знают.
– зато я курю, и никто не знает…
положись на меня
– уже положился
Напротив Бориса и Глеба сидела дальнозоркая Милита Дангаузер. Нарочито громко, дождавшись, когда дуэт смолк, затянувшись пахитоской, она произнесла захмелевшим голосом:
– Борис Дмитрич, а ты что, намылился слинять? Я по губам читаю.
Милита была до неприличия располневшей дамой. Процесс курения дополнялся поеданием высококалорийного десерта.
– Милиточка, а ты что-нибудь слышала о вреде холестерина?
Борис решил деморализовать нагло возникшую помеху. – На Западе все просто на нём помешаны.
– Да знаю я это всё. Я устала уже с ним бороться и решила сочетаться с ним законным браком.
Не слышавшая начала разговора Ирка Голубева тут же встряла:
– Ты, что опять замуж собралась? В четвёртый раз что ли? Кто этот несчастный?
– Да мы не об этом сейчас, партайгеноссе, Ира. Что за манера совать нос, куда не просят!
– Подумаешь, тайны мадридского двора, – обиделась бывший комсомольский лидер, и принялась заедать обиду порцией шоколадного мороженого.
– А я теперь часто повторяю всем, кого люблю и желаю всех благ, – продолжил свой отвлекающий маневр Борис, – Займись своим телом, детка, или Тело займётся тобой! Так что смотри, дорогая, помнишь как Илья Ильич Обломов кончил?
Уловив в сказанном двусмысленность, бывший сосед Милиты по парте, пристроившийся и теперь рядом с ней за столом, Пашка Денисов заржал, словно племенной жеребец.
Полу пьяненькая Милита зло цыкнула на него, призывая к порядку.
– Грубо, Павлик. Очень грубо! А ты, Боря, если намекаешь на апоплексический удар, то вот, что я тебе скажу, голуба моя, – в преддверии апокалипсиса бояться апоплексии всё равно, что во время кораблекрушения жаловаться на морскую болезнь.
– Очень образно, Милиточка! И какая игра слов! Апоплексия и апокалипсис – очень похожи, не находишь? Кушай на здоровье, лакомка.
– Ну, то-то же! Не можете не кусаться!
– Каюсь, грешен! Каюсь!
– Ой, батюшки светы, мир перевернулся, Борик Стоцкий кается. Светопреставление какое-то!
Борис перехватил на себе плотоядный взгляд сидящей наискосок пышнотелой Светланы Градской.
Оценив
