подарков превосходит разумные пределы понимания простого обывателя.
– Ну, не фига себе, Боря!!! Гарун аль Рашид!
У девчонок духи оказались разными. И тут начался лихорадочный процесс обмена фирмами: Ив сен Лоран на Шанель, Пака Рабана на Ива Роше, Лагерфельд на Нину Ричи. И так до бесконечности.
У мужской половины, среди, ещё не до конца опьяневших её представителей, была та же песня.
– На фига мне вино, я его ващщщще не пью.
Да, смотри на этикетку, это же знаменитое бургундское «Кот-дю-Рон».
– Да, хоть пёс. Не пью я его! Вино, оно и в Африке вино!
Ресторанные посиделки превратились в восточный базар.
По дороге к машине Бориса, поддавшись воле волн житейских обстоятельств, Глеб просто плыл, не раздумывая и ничего не обсуждая, как «ёжик в тумане».
По части организации, когда-то их совместных выездов, Борис был большой мастак. Глебу хотелось уединения, и он знал, что Боря хочет того же, и заранее всё продумал. Их отступление было тому ярким подтверждением.
Будь Глеб не в столь расслабленном состоянии, он непременно бы заметил, что когда они садились в серебристый «Ауди» Бориса, в нескольких шагах от них, слаженными, выверенными движениями, словно щелчки затвора, упаковывались в недра «Геленвагена» личные охранники его друга. Былинные богатыри были все как на подбор крепкие, и сложением и лицами напоминали деревянных солдат Урфина Джуса.
Уже в машине Глеб с рассеянной интонацией спросил:
– Интересно, что там, в «Рояле» происходит?
– Так, чисто символическая компенсация за разбитые надежды, – ответил Боря, заводя мотор.
Откровенно говоря, ни одному, ни другому не было до этого никакого дела. Так, привычное заполнение словами образовавшейся пустоты.
– Куда едем? – для проформы спросил Глеб.
– Увидишь, – отрезал Боря, срываясь с места.
Их сердца снова стучали в унисон. И каждый чувствовал это. Они очень любили молчать в присутствии друг друга. Это был самый захватывающий и выразительный внутренний диалог истосковавшихся друзей.
Каждый думал о своём и в то же время об общем. О жизни. О разлуке.
Борис вспоминал, как в первое время просто с ума сходил от разрывающей изнутри, почти физической боли. Будто их с Глебом хирургически, скальпелем по живому разделили, и кровоточащая рана, никак не желает заживать. Он тогда вдрызг разругался с родителями. Сразу же после выпускных экзаменов, проигнорировав выпускной вечер, уехал в Париж. В университете, пока присматривался, привыкал, втягивался, боль немного притупилась. Но даже тогда, когда он пустился во все тяжкие, а потом мучительно выкарабкивался из трясины чуть ли не поглотившей его, он не переставал тосковать по Глебу. Саднившая, ноющая боль навсегда поселилась в его сердце. Казалось бы, – преуспевающий бизнесмен – весь
