и расчесывали волосы по утрам. Если удавалось, мыли руки перед едой. И купались, но тогда, когда английские девушки не стояли тут же и не взвешивали нас взглядом, как товар на весах. Кинетрит закатила глаза.
– Не надо меня торопить, женщина, – пробормотал я, отстегивая булавку. Под взором прекрасной англичанки мои пальцы стали неловкими и слушались меня так плохо, словно принадлежали не мне. – Отвернись, – сказал я.
– Отвернусь, если отвернешься и ты, – ответила она, лукаво приподняв одну бровь, и мое сердце вдруг забилось в груди, как рыба в ивовом садке.
Потому что Кинетрит начала раздеваться.
Глава 4
Делая вид, что не слышу свистков и улюлюканья, я как попало бросил одежду и кольчугу на песок и в чем мать родила пошел к воде. Я знал, что свистят не мне: Кинетрит тоже была раздета – почти совсем. Соприкоснувшись с водой, нижняя сорочка стала прозрачной, и сквозь нее проступил темный треугольничек волос внизу живота. На груди просвечивали заостренные соски. Позволив себе на несколько мгновений задержать на них взгляд, я нырнул и вскоре вынырнул, сморкаясь и по-собачьи тряся волосами.
– Вода холоднее, чем кажется, – сказал я.
Кинетрит плавала легко. Время от времени она переворачивалась и лежала на спине, как, играя, делают тюлени.
– Отец рассказывал, что римляне выкладывали камнем огромные ямы и наполняли их водой, которая всегда была теплой.
– Как же им удавалось делать так, чтобы она не остывала? – недоверчиво спросил я.
– Внизу они устраивали каменные клети, где разводили огонь. Тепло поднималось и нагревало воду.
– Тогда ясно, почему их империя распалась, а Рим сгорел дотла.
Я представил себе теплый край, где мужчины лениво лежат в больших каменных котлах. И пока они трут друг другу спины, воины с дикими очами грабят и жгут их дома.
– Дураки, – пробормотал я, зачерпывая горсть песку, чтобы потереть себе под мышками. – От теплой воды мужчина раскисает.
При этих словах я вздрогнул от холода и снова нырнул, а когда вынырнул и стал оглядываться, ища Кинетрит, то увидел лишь ее ступни: они поднимали брызги и оставляли после себя дорожку на воде. Я позвал девушку, но шум волны, плеск от собственных движений и тюленьи крики помешали ей меня услышать. Я поплыл следом, лягаясь и словно норовя уцепиться за воду руками.
Когда Кинетрит остановилась, я был изнурен. Прежде мне и в голову не приходило, что от плавания сила вытекает из мужчины, как кровь из перерезанной жилы. Потеряв уважение к римлянам, я зауважал рыб. Мы уплыли не очень далеко, но оставили позади «Змея» (Бьорн и Бьярни, снова поднявшиеся на борт, проводили нас гиканьем) и обогнули небольшой каменистый мыс, о который плескались волны. За камнями мы увидели укромную бухточку, где можно было перевести дух.
– Тебе… пора… отдохнуть, – с трудом проговорил я.
К моему облегчению, Кинетрит уже направилась к бухте.
Когда я выбрался на берег (полоса песка
