сразу сказал Пётр Васильевич, – только не смогу в деревню поехать… Хотя это неважно, впишут с моего согласия, наверное…
Не заметили, как за здоровье новорождённой уговорили вторую бутылку водки: благо воскресенье, выходной, хорошая погода. Худущая и молчаливая Валентина Моисеевна, медленно, с остановками ходившая после выписки из роддома, не стала больше раскладывать студень по тарелкам, вынесла весь противень, положила рядом большую деревянную ложку, порезала вторую буханку чёрного хлеба. Она за рождение пятой дочки боялась взглянуть на мужа. Но, похоже, он уже смирился, не ругался больше, не укорял, что она регулярно позорит его. Милиционер всё чаще повторял:
– Дети все равны, я их всех люблю!
Они с милиционером не просто корешили, воевали в одной армии, прошли три фронта, с 1-м Белорусским дошли до Берлина. Нельзя сказать, что комендант общежития злоупотреблял спиртным. Но он сам, как малость переберёт, говаривал:
– Я – сердечник… Мне или не пить вовсе или до потычки. Иначе не усну! Или сдохну, в одночасье…
На третью бутылку сил не хватило: милиционер дежурил две ночи подряд, да плюс роды жены, вымотался, как цуцик. Валентина увела его в постель. Пётр Васильевич явно не дотянул до «потычки», но один пить не мог. Поблагодарил хозяйку за угощение, побрёл домой: надо спуститься с четвёртого на второй этаж. Голова – ясная, но чем ближе подходил к дверям своей комнаты, тем больше закипала в нём злость. На жену, которую полюбил крепко и на всю жизнь, хотя знал о её прошлом, как осужденной за кражу мануфактуры с фабрики. На Райку из фабкома, которая смеялась над ним, зная, что её любимец – Василич – стал подкаблучником. И у кого? У шалавы, клейма ставить негде! На Головкина, который не захотел даже пообщаться с фронтовиком… «Эх, судьба – злодейка, жизнь – копейка! – Думал комендант, виня во всём только себя. – Хоть вешайся! И эта, стерва! Тарзана ей не хватало! Весь дом зовёт её Читой! Весь дом и округа!
Сунулся к двери – закрыто, не на ключ, на засов. «Это что ещё за номера? – Растерялся комендант. Дёрнул ещё раз дверь. Тихо. Забарабанил кулаком по тонкой доске. – Эй, там! А, ну-ка, открывайте!»
Дверь открылась неожиданно, резко, настежь. В проходе стояла жена, волосы распущены, руки в боки, в зубах «Беломор». Завопила:
– Вали туда, где пил, зюзя, суконный! Зюзя, нажрался… Дома он не хочет с законной женой! На стороне ему надо! За падло считает выпить с законной женой!
Степан Васильевич поднял тяжёлую руку такелажника, долгие годы перевозившего и монтирующего тонны металла в виде ткацких станков, и ткнул жену в лоб. Даже не кулаком, ладонью. Людмила Ивановна летела до середины комнаты, упала навзничь, тут же, как кошка, перевернулась на живот и поползла к балкону. Дверь открыта, ветер колышет занавеску. Она поднялась на четвереньки и, уцепившись за перила, заорала благим голосом:
– Убивает!! Люди, добрые, спасите!! Зюзя пьяный, в дупель, убивает всю семью!!
