вступил так звучно, и стройно, ровно там где и надо было, хотя Матвей ему даже знака никакого не успел подать – Сергей чувствовал когда надо начинать не заглядывая в ноты – Матвей знал за ним эту особенность и крепко ругал за редкие ошибки. Но на этот раз никакой ошибки не было, да и быть не могло, Сережин голос, как всегда разбудил в душе Матвея все самые лучшие и святые чувства – Натали тоже казалась взволнованной, хотя ноты переворачивала исправно…
Голос брата волновал Матвея до слез – невольных, сладких, стыдных. Именно поэтому он не любил аккомпанировать на публике. Дома, наедине, можно было поплакать вдоволь – сие помогало ему заснуть. После войны его мучили кошмары и приступы бессонницы. Если перед сном он слушал Сережино пение и плакал – сон приходил быстро, кошмары не снились, все было хорошо.
Но на публике следовало удерживаться от слез – что было почти невыносимо: голос Сергея проникал в душу, Матвей угадывал в нем то, чего не слышали другие…
Нынче вечером брат был настроен печально. Он сам выбрал ноты нескольких романсов, один меланхоличнее другого.
Матвей послушно сыграл все, слыша, как публика с каждым номером становится все печальнее… все покорнее…
Срок разлуки был назначен, две-три недели… и они будут врозь: распадется их странный союз, где слова ничего не значат. Последние два месяца отдалили их друг от друга: Сережа жил у кузена Никиты Муравьева, Матвей – на казенной квартире в казармах. Виделись часто, но все время на людях, в суете, по службе… потом Сережа заболел, Матвей как мог, лечил его, но дело приняло опасный оборот и пришлось звать лекаря. Слава Богу, сделали операцию, вскрыли гнойник, Матвей каждый день делал Сергею перевязки, заставлял глотать лекарства по часам: Никита тоже суетился вокруг, хлопотал, вздыхал, писал письма к родне. После того, как Сергей поправился, Матвей почувствовал, что разбередил рану – нога немела, тупая боль сделалась практически непрерывной. Несколько раз были такие боли, что пришлось обратиться к заветной склянке, что всегда стояла в аптечке.
Папенька гневался: слал письмо за письмом, настаивал на переводе в Полтаву. Матвей возражал, просил средств для поездки на Кавказские воды – лекаря говорили, что там рана заживет окончательно. Папенька отказал: лишних средств у него не было, только на жизнь – скромную настолько, то бессарабское вино приходится пить – французское и гишпанское не по карману стало! Матвей, прочитав горькую жалобу отца на оскудение жизни, рассмеялся – Сергей подхватил его смех.
«С кем рассмеюсь теперь? С кем заплачу?», – подумал Матвей, внимательно следя глазами за нотами: он не хотел смотреть в лицо брата, и голоса одного довольно, чтобы до слез довести. Наступил на педаль – и вдруг почувствовал, как резкая боль пронзила ногу. Мысли все тут же ушли: стало дурно и теперь он думал только о том, чтобы доиграть романс до конца. В глазах почернело. Голос Сережи отдалился, кровь застучала в висках. Матвею все-таки удалось закончить свою партию, хотя финал вышел, пожалуй, слишком резким. Но голос
