прощения у маменьки и горничной Марфуши. Маменька гневалась, а Марфуша быстро и сочувственно кивала: «Да батюшка-барин, рáзи мы не понимаем… Бог простит… Кваску аль рассольчику прикажете подать?»
Когда Мишель вырвался, наконец, из родительского дома, когда настала для него время дружеских попоек, выяснилось, что у него слабая голова. Он хмелел от бокала вина, от двух рюмок водки. И дальше с ним произошло то, что часто случается с молодым человеком в компании старших и пьющих друзей: над ним потешались. Пьяным он был забавен, а неумение пить делало его вдвойне смешным. Когда же он падал, сраженный винными парами, его просто укладывали куда-нибудь в угол и забывали о нем, как о ком-то малозначительном. Мишелю, впрочем, было все равно, он был не обидчив.
Мишель не любил пить, но зато обожал музицировать, это было страстью его провинциальной души. Нотной грамоты прапорщик не знал: играл он все больше по слуху, сливая в одно произведение несколько понравившихся ему опусов. Игра его вызвала у Сергея смех.
– Хотите, прапорщик, я вас нотам научу? Для человека с хорошим слухом и памятью освоить науку сию – сущий пустяк.
Мишель кивнул.
Нотную грамоту прапорщик усвоил быстро: Сергею занятия доставили не меньше радости, чем его ученику. В тот вечер, когда Мишель впервые сыграл ему с листа, он предложил прапорщику перейти на «ты» и забыть про чины – хотя бы на то время, когда они за фортепьяно. Мишель согласился с восторгом.
Он часами просиживал за инструментом, старательно осваивая нотную премудрость, срываясь, время от времени, в варварские бредни своих импровизаций. Сергей смеялся, глядя на его серьезное и вдохновенное лицо.
– Ты думаешь – сие музыка?
– Нет! Сие крики души моей! – с улыбкой отвечал Мишель, продолжая терзать клавиши, – я знаю, что тут ни складу, ни ладу – но мне все равно! Я правильную музыку не люблю – ее, как нашу жизнь, с самого начала до конца предсказать можно. Так что и слушать не хочется.
– Думаешь, судьба наша предопределена, Мишель?
– Разумеется. Ты до полковника дослужишься, полк получишь, еще лет десять прослужишь. А потом, усталый и больной, в отставку пойдешь – уедешь в имение дни свои доживать… Ну, а я, если повезет – выйду в отставку штабс-капитаном – тоже лет через десять, не раньше.
Мишель взял на клавиатуре минорный аккорд, повторил его еще раз – чуть громче.
– И еще… Вот ты мне рассказывал давеча, что о рабстве в любезном отечестве узнал, только когда в Россию из Парижа вернулся. А я рядом с сим рабством вырос, с младенчества его привык обычным порядком вещей почитать. С младых ногтей думал, что так Богом устроено: душами торговать. Я рабство наше считал делом совершенно естественным… Пока не понял, что и я – такой же раб, только из благородных…
– Ты? – Сергей удивился. – Да какой же ты раб?
– Самый обыкновенный. Раб папеньки своего, раб государев, раб обстоятельств,
