href="#n_6" type="note">[6], а на севере и в центре Франции – «пенишами»[7].
В те времена паровыми катерами суда еще никто не буксировал, поэтому каждый, кто хотел подняться вверх по Гаронне, был вынужден тащить барку на себе или же запрягать в нее лошадей.
Сапина, о которой идет речь, называлась «Высокая Кадишон». Совпадение, как минимум, странное. Те, кто с трудом тащил ее на канате, с помощью которого суденышко двигалось вперед, были облачены в традиционный наряд речников: грубые, темного цвета штаны, красная льняная рубаха с развевающимися полами да брезентовая шляпа, называемая «наушницей».
Хотя работа была тяжелой, а течение влекло барку в обратную сторону, люди, тащившие ее на себе, демонстрировали довольно хорошее настроение. Одни, чтобы отвратить трудности пути, мурлыкали под нос песенки, в той или иной степени непристойные, другие обменивались шутками.
Как минимум трое из них пребывали во власти хмельного возбуждения.
Если бы сквозь туман барку можно было разглядеть с берега, то единственным, что увидели бы глаза, был бы силуэт стоявшего за штурвалом матроса.
Но, проникнув через дверь в небольшую каюту, умело спрятанную на носу суденышка, можно было бы стать свидетелем весьма любопытного зрелища и еще более любопытного разговора.
На койке, в точности напоминавшей те, что служат матросам на всех кораблях, лежала юная девушка. Черты ее лица выражали безмерную усталость, она, по-видимому, была погружена в неестественное забытье.
Вокруг поставленного стоймя бочонка сидели три человека и пили ром.
– А она красива! – сказал один из них, человек в скроенном по последней моде костюме, манеры и речь которого выдавали его принадлежность к высшему обществу.
– Да, прямо загляденье, – ответил ему второй, в котором читатель, если бы увидел его, тут же узнал бы безногого Андюса, так и не снявшего с себя камзола повелителя Монкрабо.
– Она не ранена? – спросил, вставая, первый собеседник. – Вот здесь, под волосами, я вижу кровь.
– В самом деле. Она сама стала брыкаться так, что чуть было не раскроила себе череп. Но волноваться нечего – питье, которое я дал девушке, не только усыпило ее в тот момент, когда мне это было нужно, но и смягчило страдания. Завтра не останется ни малейшего следа.
– Боже праведный, как же она красива! – повторил тот, что заговорил первым.
– Прекрасна, прекрасна, – ответил Андюс, но на этот раз в его голосе прозвучали нотки нетерпения.
Первый собеседник поднял голову, а губы третьего, который до этого момента не произнес ни слова, скривились в едва заметной улыбке.
– Это выражение восхищения…
– …мне неприятно? – закончил за него Андюс. – Вы это хотели спросить?
– Да.
– Нет, господин де Сентак, я не могу сказать, что оно мне неприятно. Я лишь осмелюсь напомнить, что мы собрались здесь ради принятия решения по важному делу! Но все те полтора часа, что вы находитесь у меня на борту, из ваших уст только и срываются
Пениш (
