которая предупреждала его о всех расставленных для него ловушках и различных маневрах партий, пытавшихся добиться власти.
Одаренный необыкновенной живостью и энергией, аббат не довольствовался донесениями своих агентов и сам лично проверял их. В этот ранний час он бродил вокруг дома Жозефа Бонапарта, узнав из донесений, что тот устраивает ночные сборища, участники которых расходятся на рассвете.
Ни одно место не могло годиться для этих тайных сходок больше, чем жилище Жозефа Бонапарта. Расположенное на улице Роше, в квартале, появившемся только в 1798 году, соседствующее всего с несколькими домами, оно было со всех сторон окружено садами.
Аббат присутствовал при выходе бонапартистских партизан, но их совещание не пугало его.
– А! Бонапарты помышляют о лакомом кусочке для своего братца! – сказал он себе. – К сожалению, их герой в Египте и не может возвратиться, если только не захочет совершить подлости, дезертировав из армии, которую сам же увлек в эту опасную экспедицию. Прежде, нежели первая весточка о его возвращении долетит сюда, я уже куплю Барраса и сообщников его, и шутка будет сыграна.
Возвращаясь из своего дозора, этот главный деятель роялистской партии увидел Кожоля, которого знал так же хорошо, как и всех других начальников шуанов.
Прошептав предостерегающее «ш-шть!», аббат повернулся к стене, шедшей здесь вдоль улицы, и принялся читать – или делал вид, что читает – приклеенное объявление. Кожоль тотчас же понял эту уловку и тоже уставился на афишу.
Оба, с поднятыми кверху носами, как будто углубленные в серьезное чтение, казалось, совсем не замечали друг друга, но разговор их продолжался.
Скажем мимоходом, что эта афиша прибита была со странной целью. Пять лет уже недостаток хлеба мучил страну, и народ продолжал часами выстаивать перед дверьми булочников. Городское начальство постановило, чтоб беременные женщины проходили первыми за покупками. Поэтому многие бедные женщины, подстрекаемый голодом и желая воспользоваться этим преимуществом, ухитрялись выдавать себя за беременных. Объявление гласило, что женщины, пойманные с глиняными горшками или подушкой под юбками, будут лишены порции хлеба, раздаваемой в участках.
Устремив взгляд на это объявление, из которого, однако, не видели ни слова, аббат с Кожолем переговаривались шепотом:
– Опять спрашиваю вас, граф, что вам нужно было в этом квартале? – говорил аббат.
– Я ищу друга, который попался в какую-то подлую ловушку нынче ночью, возвращаясь с Люксембургского бала.
– Его имя?
– Кавалер Бералек.
– Так скоро! – невольно вырвалось у аббата.
– Как? Скоро? Разве вы знали об опасности, угрожавшей моему храброму Ивону? – спросил Кожоль, удивленный этим восклицанием.
– Да я-то и дал ему поручение, которое раньше стоило жизни троим нашим людям, – холодно отвечал Монтескью, сам готовый погибнуть за свое дело и поэтому мало дороживший
