еще лил, вернее, уныло накрапывал, размазывая грязь на оконных стеклах.
В дальнем конце двора послышался шум: странный стонущий звук, словно его издавало какое-то больное животное. Было слишком темно, чтобы рассмотреть его как следует; Мэри различила только что-то темное, тихонько покачивающееся взад-вперед. От рассказов Джосса Мерлина у нее разыгралось воображение, и на какой-то кошмарный миг ей показалось, будто это виселица, на которой висит удавленник. Но девушка тут же сообразила, что это просто вывеска трактира, которую давно не чинили, и поэтому она раскачивается от малейшего дуновения ветерка. Всего лишь обычная, на заржавевших петлях доска, которая знавала лучшие времена, а ныне белые буквы на ней стерлись и посерели, и вывеска отдана на милость ветров: «Трактир „Ямайка“» – «Трактир „Ямайка“»… Мэри задвинула шторы и забралась в постель. Зубы у нее стучали, руки и ноги онемели от холода. Она долго сидела на кровати, съежившись в беспросветном отчаянии. Нельзя ли убежать из этого дома и как-нибудь одолеть двенадцать долгих миль до Бодмина?.. Но она так устала, вдруг не дойдет, свалится на полдороге и заснет, где упала, а на рассвете проснется и увидит, что над ней стоит громадный Джосс Мерлин?
Мэри закрыла глаза, и сразу перед ней встало его ухмыляющееся лицо. Потом ухмылка превратилась в сердитую гримасу, он затрясся от злобы. Мэри ясно видела его черные космы, крючковатый нос и длинные сильные пальцы, в которых таилась смертоносная грация.
Мэри чувствовала себя птичкой, попавшей в сеть. Сколько ни трепыхайся, все равно не выбраться. Ес ли она хочет вырваться на свободу, нужно уходить сейчас. Вылезти в окно и бежать сломя голову по белой дороге, которая змеится по равнине. Завтра будет поздно!
Мэри раздумывала, пока не услышала его шаги на лестнице. Он что-то бормотал себе под нос и, к великой радости Мэри, свернул влево от лестницы, в другой коридор. Она решила не ждать больше. Если остаться под этой крышей хоть на одну ночь, мужество покинет ее, и тогда она пропадет. Сойдет с ума и сломается, как тетя Пейшенс. Мэри открыла дверь и на цыпочках выползла в коридор. У лестницы она остановилась и прислушалась. Ее рука уже лежала на перилах, а нога нашарила верхнюю ступеньку, когда из другого коридора до нее долетел какой-то звук. Кто-то плакал, стараясь заглушить подушкой тихие всхлипывания. Это была тетя Пейшенс. Мэри постояла еще минуту, потом вернулась в свою комнату, бросилась на кровать и закрыла глаза. Что бы ни ждало ее в будущем, как бы ни была она напугана, сейчас она не уйдет из «Ямайки». Она должна остаться с тетей Пейшенс. Она нужна здесь. Может быть, она сможет утешить тетю, они найдут общий язык, и Мэри как-нибудь сумеет, – неизвестно как, сейчас она слишком измучена, чтобы продумать все до конца, – но как-нибудь она сумеет защитить тетю от Джосса Мерлина. Ее мать семнадцать лет жила и работала совсем одна и переносила такие трудности, каких Мэри никогда не узнает. Она бы не струсила, не сбежала от этого полоумного дядьки, не испугалась бы зловещего дома. Пусть он себе стоит в одиночестве на вершине холма, бросая вызов людям
