ее, чтоб затруднить поиск.
Не сомкнув глаз, я перемаялась ночь, мне все казалось, что отец скачет в замок, чтоб забрать меня. Наутро я сказала домовому, что пойду в лес и кушать не приду, я часто уходила из замка на целый день, чтоб бродить по лесу или полям, так что мохнатый не удивился, лишь привычно что-то пробурчал.
И я ушла. Не оглядываясь. В церкви я намочила платочек и обтерла книгу стараясь сама не вымочиться в святой воде, метка потускнела и почти пропала, но было ясно, что со временем она восстановится, отлично, значит, еще раз протрем святой водой.
Дорогу до Парижа не помню совсем, о самом Париже помню лишь вечернее солнце в маленьком кафе и абсент – его все пили, о нем все говорили… Хорошо помню, как впервые попала к фотографу, это чудо – человек замирает, а потом он на картинке как живой, так похоже не нарисовать, как ни старайся. Я сразу поняла, чем это чудо может мне помочь – книгу фотографировать легче, чем человека, она не шевелится. Молодой парень, фотограф, которого я попросила об этом, сначала рассмеялся, а потом задумался. Мы сошлись в цене, он несколько дней потренировался на какой-то своей книге, а потом я принесла свою. Вместо одного довольно увесистого тома я получила три тяжеленные стопки, но была счастлива – эти стопки были мои и принадлежали мне. Я пошла в общественную библиотеку и оставила там отцовскую книгу на самой пыльной полке.
В Париже я совершенно точно прожила больше одного года, потому что помню, что одна зима была теплая, а следующая за ней – лютая. Довольно легко я перестроилась с зеленой силы на красную, и прекрасно себе жила в нескончаемой круговерти пирушек и бурных ночей среди непризнанных художников, танцовщиц кабаре и прочей бедной, но веселой и охочей до любви братии.
До одного вечера, когда в наш довольно нищенский кружок не забрел старый и сильный filius numinis. У меня, не смотря на очень слабые изначальные данные, имелся один большой бонус, полученный при рождении, или данный мне сразу после него – не знаю, но я, сколько себя помню, всегда могла видеть силу, у меня всегда было vis-зрение, и я, опять же, не знаю почему, всегда скрывала это свое умение. Когда соседка с восторгом прошептала мне в ухо «Ты глянь, глянь на него…», я по привычке переключилась на vis-зрение и глянула на богатого красавца лет тридцати пяти. И опять, как тогда в поместье, покрылась холодным потом, он буквально бурлил белым и красным, щедро разбрасывая красные искры девушкам и собирая их «ответы» на себя. Мы встретились глазами и я сбежала. Он быстро нашел меня, моя комнатушка была над залом.
– Суккуб, а дани не платишь, – зло сказал он, войдя.
– Я не суккуб, – ответила я, стараясь вызвать зеленую силу, мне это удалось, я приготовилась защищаться.
В ответ он расхохотался.
– Да… теперь вижу. А вот почему на тебе нет семейной метки, а девочка? Ты еще слишком мала и слаба, чтобы жить одной, – говоря это, он обволакивал меня красным,
