выбирала удаленность от Швейцера, чтобы не мешать ему, не отвлекать постоянными проблемами со здоровьем, по злой шутке Всевышнего обострявшихся именно в душных тропиках Ламбарене. Она приняла его целиком таким, каким он был – и великим, и слишком одержимым, чтобы постоянно оглядываться. Он же старался относиться к жене с неослабевающим чувством признательности, отдавая должное тем жертвам, на которые Елена пошла ради него и их общего дела. Ибо в пространстве его ценностей семье была отведена одна из определяющих, самых почетных ролей. Альберт Швейцер так соизмерял семью и дело: «Делайте все, что в ваших силах. Недостаточно просто существовать. Недостаточно сказать: “Я зарабатываю, чтобы поддерживать семью. Я хорошо выполняю свою работу. Я хороший отец. Я хороший муж. Я добрый прихожанин”. Все это хорошо, но вы должны делать еще нечто… Каждый человек должен собственным путем искать возможность стать еще благороднее и реализовывать свое истинное человеческое достоинство». Разумеется, Швейцер намекал на могущественную идею, подобную его собственной, способную приковать внимание миллионов. Но в данном случае главное не это. Бросается в глаза, что семья не исчезает из общей стратегии, хотя неизменно стоит за делом, как бы в тени идеи.
Имело ли место в жизни Альберта Швейцера подавление чуждых семье импульсов? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, стоит вернуться к тем вехам на пути знаменитого миссионера, которые определяли всю его жизненную стратегию и основные черты личности. Он ко всему долго примерялся, словно охотник, не решающийся выбрать дичь для преследования. Его главное решение – выполнить миссию служения Живому – вызревало доброе десятилетие, почти десяток лет отделили и знакомство от женитьбы, при этом дочь Швейцеров родилась, когда они по всем меркам переступили порог почтенного возраста – через семь лет после свадьбы. Кажется, этот человек все слишком тщательно взвешивал, рассчитывал каждый шаг. Можно вспомнить, с каким остервенением он накинулся на расчеты перед первым путешествием в Африку: он все без исключения пропустил через свое тонкое, освященное небывалой верой сознание, как через фантастический фильтр. Он сформировал мир своих истинных ценностей как бы на краю, в удаленности от остального человеческого муравейника, трепетно следя за тем, чтобы всегда держать эту дистанцию. Может показаться удивительным, но именно с удаленной площадки очарование его принципов становилось наиболее ярким, приобретало наиболее притягательную харизму. Любое нелепое внедрение в созданную им необычную систему жизни могло бы не только нарушить нерасторжимую связь Швейцера с глобальной идеей духовного возрождения, но и осквернить ее. Обладая тонким чутьем, Швейцер хорошо понимал суть своей человеческой миссии. Непрерывная позитивная деятельность имела для него такое великое значение, обладала такой могущественной сдерживающей силой, что могла вытеснить из сознания любые другие желания. Поэтому представляется
