в углы мелочь.
На следующий день после их ухода возникала Хозяйка, мыла комнату, звонила кому-то по телефону, жаловалась, а ночью похрапывала или рыдала в подушку. Я её никогда не беспокоил – не хотелось связываться. Неинтересно.
Жить одному – прекрасно! Я бы пел, но голос у меня никакой, я способен только вздохнуть или покашлять тихонько. Зато в пустой квартире можно быть видимым и ходить всюду, никого не опасаясь, а ночью лежать в лунном свете, раскинувшись в воздухе, как на песчаном склоне у озера. Лунный свет – это нечто особенное, от него в глазах появляется мягкий блеск, шерсть становится шелковистой, с искоркой, а мысли – чёрными, опасными, дремучими, как еловый лес в полнолуние.
Утром можно сидеть на подоконнике, наблюдая движение облаков, круговой облёт двора голубиной стаей, неспешное перемещение рабочих на стройке.
Днём я обследовал жилище, искал забытые или потерянные вещи и приносил их в тайник за обувной полкой. Моё убежище постепенно становилось похожим на маленький музей артефактов – медная пуговица, ресторанные визитки, чайная ложка из одного испанского отеля, пенковый мундштук, кисточка от румян, пачка с единственной уцелевшей сигаретой…
Особенно мне нравились оплавленная свечка в виде слона и сухой букет, это принесла в дом полоумная пожилая девушка в индийских одеждах. Гербарий предназначался для отпугивания злых духов, как я понял. Вообще-то букетов было два – лаванда и флердоранж. Но запах лаванды напомнил мне средство от моли, а вот аромат сухих цветов апельсина – очаровал! Я сразу решил, что заберу флердоранж себе, ещё когда эта дама со своим бородатым кавалером – тоже полоумным – задымили мне всю комнату восточными благовониями и бродили по углам с согнутыми проволочками в руках. Кажется, они хотели меня поймать. Поймали они в итоге друг друга и устроили такой шабаш на диване, что я почти без утайки вышел, взял букет и удалился к себе под ритмичные вопли и стоны двух эзотериков.
Флердоранж с тех пор хранится в моём уголке, напоминая мне жаркую южную весну: зелёную траву, цветущие деревья, синее небо, голубые тени, голубые горы вдали…
Странно, у меня ведь нет долгой памяти. Откуда я вообще знаю о каких-то садах? Я даже не помню, где я жил раньше. Может быть, я родился прямо здесь, в этой квартире? Интересно, от кого? Уж не порождение ли я Хозяйкиного депрессивного бреда… Всё может быть. Но иногда мелькает в голове что-то – яркое, необъяснимое, как короткий путаный сон: тихий смех, желтая пыльца на веснушчатом носу, глаза зелёные, а волосы красноватые, как медная проволока, волнистые, с блеском. За ухо заправлена веточка с белыми цветами и бутонами, похожими на крошечные пальцы в белых перчатках.
– Тебе нравится?
Не помню, на каком языке она спросила. А может быть, это было: «Te gusta?» Или: «Tu l’aimes?» Как же её звали, ту девушку…
Звук открывшихся дверей лифта отвлёк меня. Потом шаги на лестнице, тихий разговор у двери, звон ключей, двойной щелчок замка.
– Проходите.
Какая-то
