style="font-size:15px;"> – Я провожу, – вмешался Скуркис. – Начинайте без меня.
Машенька засмеялась:
– Там давно уже начали без нас.
Длинный арочный пролет миновали вместе, а затем пути разошлись в противоположных направлениях, и звонкая оркестровка голосов поэтической компании удалилась, растворяясь в скупых звуках притихшего к вечеру города. Где-то продребезжал трамвай, заплакал ребенок, за одним из окон, мимо которого они проходили, пробубнил что-то неуместный телевизор. Брусчатка под ногами усиливала до явственного ритмичного стука их со Скуркисом шаги. Внутри еще теплился остаточный жар со дна янтарной склянки, и прийти домой, и лечь спать… все хорошо.
– Ты тоже думаешь, что я ничтожество? – вдруг спросил Скуркис, и Вера чуть не вздрогнула. – В сорок пять лет горжусь знакомством с известным человеком… а чем же мне еще гордиться? Они, конечно, правы, Верочка. Ничтожество и есть.
– Что ты, Жора, – отозвалась на автомате, не в состоянии так быстро переключиться на другое, на серьезный, душевный и не нужный ей сейчас разговор. – Не говори так… у тебя хорошие стихи…
– Спасибо, родная. Вчера написал новое… Почитать?
– Конечно, с удовольствием послушаю.
Скуркис приободрился, расправил плечи, затем, наоборот, наклонился и начал читать вполголоса в десятке сантиметров от ее щеки. Вера слушала внимательно, честно; стихи у Скуркиса были сложные, полные многоступенчатых тропов, аллюзий и реминисценций, закольцованные странной рифмовкой, они с большим трудом воспринимались на слух – но она старалась. Через силу отгоняя от себя, словно приблудившуюся собаку, которую нельзя же вот так приручать!.. мысль о том, что настоящие живые стихи, при всем их бесконечном многообразии, простоте и прихотливости, классике и авангарде, на самом деле очень легко отличить от не-стихов.
То, что читал Скуркис, было изначально мертво. Но она запрещала себе признавать это. Вслушивалась. Искала красоту и смысл…
В конце концов, он же написал их. У него была потребность, и он смог – по-своему, по-мужски, поэтам-женщинам всегда непросто понять поэтов-мужчин… А я сегодня снова читала «Облако» и «Поэму о времени». Хорошие стихи. Но ведь «Поэме» пять, а «Облаку» уже почти восемь лет. А то, что было выстрадано и вымучено – неслучайные синонимы с обманчиво-противоположным смыслом – в последние месяцы перед фестивалем, не читала (и не буду читать!) никому…
Тем временем они вильнули в улочку, унизанную, будто старинное ожерелье черной яшмы, одинаковыми арочными проемами. Вера узнала место: хостел находился где-то здесь, в одном из них, но она ни за что не определила бы, где именно. Почувствовала прилив благодарности ко Скуркису, как раз умолкнувшему и после паузы буднично спросившему: «Ну как?» – и ответила почти искренне:
– Очень хорошо… Спасибо, Жора.
Они прошли сквозь длинную арку, спустились по нескольким узким лесенкам с рассохшимися точеными перилами. Хостел стоял пустой, за стойкой светилась настольная лампочка в потертом тканевом абажуре, но не было ни хозяйки, аккуратной
