уснуть. Мысли не давали мне покоя. Я чувствовала себя бесконечно виноватой перед ним. В чем была моя вина, я не могла сказать, но во всем, во всем, что говорил он мне, сквозило недоверие ко мне. Человек этот открылся мне, а с моей стороны – я чувствовала это – он не встречал ожидаемого понимания и любви. Я не находила в себе нежности, чтобы поделиться с ним ею, – во мне было только неукротимое желание потреблять. Я чувствовала себя виноватой, бесконечно, бесконечно виноватой…
И тогда я нашла единственный выход в письме к нему. Он посвятил мне стихотворение, самое чистое явление души человеческой, так тронувшее меня, и я решила, что единственный способ заслужить его прощение – ответить ему тем же, показать ему всю глубину моего расположения, моего понимание, моих переживаний.
И, включив ночник, я села за стол. Пенистое перламутровое небо освещала за окном заходящая луна. Я смотрела на это небо, закусив кончик ручки, а сердце мое билось, билось, билось…
И я стала писать, с первой строки возбужденная душа моя изливалась скачущей рифмой на бумагу. Рука дрожала, ручка скрипела по бумаге, выводя неровные буквы. Все, что накопилось в моей душе за все время нашего близкого общения, все мысли, чувства, переживания рука пыталась уместить в четыре строки каждой строфы.
Я вспомнила все, что он говорил мне, все, в чем глубоко раскаивался, и я чувствовала обиду и сожаление от того, что все слова его, все раскаяние перекрыла ложь. Обида, горечь, сожаление и сладостные воспоминания о наших первых днях наполняли меня. И, запечатывая конверт, я еще раз перечитала письмо – отчаянный жест моей юной, пылкой души:
Пусть будет это маленькое небо,
Пусть будет этот город за стеной,
Пускай останутся проблемы света,
И этот мир один в душе одной…
За леденящим холодом и зноем
Сокрыт пожар горящего огня,
А за словами, что в душе до боли,
Тот холод и метели декабря.
Не знать бы вас, а вы б меня не знали,
И не завидуя, так чисто, правдой жить;
От той судьбы мы счастья ожидали,
Не думая, пытались говорить.
Куда идти и как нам раствориться
В немой толпе тех любопытных глаз?
Забыть бы все, да и самой забыться,
Не слушать хор опустошенных фраз.
Ты не оценишь этого порыва,
Ты не поймешь, что я хочу сказать,
И не увидишь ты того обрыва,
Который сотворил, и что не передать…
Ты был всегда любим, тебе все милы,
Ты жил в какой-то праздной суете,
Не ощущал ты звук волшебной лиры,
Весь мир в однообразной пустоте.
А скольких губ прикосновенья ощущений
Ты испытал за свой короткий век?
Но сердца твоего спокойное биенье
Не сбил еще никто, никто – то человек!
Как мне тебе сказать, как дать услышать,
Что
