не садится ли у человека голос, не трясутся ли руки, не пульсируют ли зрачки.
Здесь всё было в порядке, и Озирский про себя удивился. Вряд ли спикер занимался чекистским тренингом, как сам Андрей. Впрочем, он принадлежал к народу, который слишком много страдал. И, стало быть, умел принимать удары судьбы достойно, как подобает мужчине. И пусть это – штатский человек, профессор, всё равно – он выглядит несравненно лучше всех генералов с обеих сторон, которые были слишком уж эмоциональны.
– Не изводите себя мыслями о том, что в чём-то виноваты. Что не нашли верного выхода из положения. Я не имею привычки льстить. Теперь здесь больше нет ни должностей, ни субординации. И хочу вам сказать несколько слов, потому неизвестно, чем кончится дело.
Андрей про себя подумал, что нужно послать кого-то из ребят за ответом на поданную записку. И сделать это нужно поскорее. Судя по грохоту внизу, штурмующие части уже прорвались на первый этаж. Сверху же наступает их союзник – огонь.
– Вы – не военный. Вы – политик. Надо сказать, знающий политик. Вы и ваши депутаты, при всех к ним претензиях сделали всё, что могли. Вы хотели предотвратить этот переворот, по возможности, подавить его. У вас за последнее время не было ошибок. Все грехи остались в девяносто первом году. Теперь вы очистились огнём, искупили свою вину. Я знаю, как тяжело вы переживали исход референдума двадцать пятого апреля. Вы тогда надеялись на здравый смысл нашего народа. Я тоже на него надеялся. Видимо, та драма имела в основе какие-то особые черты чисто русского этноса. Ни мне, поляку, ни вам, чеченцу, понять это не дано. Чтобы ни случилось сегодня и после, я буду гордиться знакомством с вами – на том и этом свете. Более жуткой и одновременно светлой минуты в моей жизни ещё не было…
Остальные стояли в проходе молча, прислушиваясь к разговору. Слова сопровождались свистом, громыханием и приближающимся треском пожара.
Карие глаза спикера сейчас казались чёрными – может быть, потому, что его лицо словно залили гипсом. Такого безмолвного, загнанного вглубь отчаяния, Озирскому ещё не приходилось видеть. Впрочем, нет, он видел… И слышал сейчас мелодичный голос Сальмы Эфендиевой, кстати, внешне очень похожей на нынешнего собеседника. Видимо, они приходились друг другу роднёй.
«Всё должно быть внутри. Даже если убивают твоего ребёнка, надо стоять с каменным лицом…»
– Если мы терпим поражение, значит, я не сделал всего, чтобы не допустить поражения…
Бойцы Андрея расступились, и несколько секунд смотрели вслед ушедшим. Их командир с трудом отнял руку от берета. Всё время разговора он стоял навытяжку, как в Почётном карауле.
– Серёга! – Озирский нашёл глазами Макаркина и выразительно откашлялся. – И кто ещё здесь есть патриоты… Ещё раз – никакого нацизма я не потерплю! На братских могилах крестов не ставят.
– Ты это чего? – даже испугался Брагин. – Мы не стадо, чтобы гуртом в землю идти!
– Ромыч, я о другом. Я о том, что учение Пророка
