внук родился недоношенный и очень слабый и спасти его было практически невозможно. Тогда Лаптев заявил, что хочет провести эксгумацию и перезахоронить правнука на московском кладбище, где лежат все его родственники. На подобный случай мы всегда закапываем в могилу запаянную урну с пеплом, вроде как ребёнка кремировали. И тут я здорово испугался: а вдруг этот генерал проведёт какую-нибудь криминалистическую экспертизу и узнает, что в урне лежит не человеческий пепел, а обычная древесная зола. Но Лаптев в тот же вечер с глря так напился в гостиничном номере, что под утро у него произошёл инсульт. Генерал пару дней пролежал в нашей больнице, потом его перевезли в Москву, и больше я о нём ничего никогда не слышал. А Марина Лаптева появилась в нашем городе только лет через десять, уже в начале нулевых. Я её не узнал. В девяносто третьем это была красивая энергичная женщина, а тут она была никакая. В тридцать пять лет Лаптева выглядела на все пятьдесят. И была одета как-то очень неопрятно: будто сбежала из плена или вышла из тюрьмы. Мне даже показалось, что она пьёт, хотя алкоголем от неё не пахло. Даже если бы я знал, где находится её сын, то всё равно ничего бы не сказал. Такой женщине нельзя иметь детей. Я отдал ей свидетельство о смерти и помог найти на кладбище могилу сына.
Каманин помрачнел и прикрыл глаза ладонью.
– Это неправильно…
Бывший врач недоумённо посмотрел на своего гостя.
– Вам не было жаль эту женщину?
– Ничуть. Она сама во всём виновата, – Афанасьев побледнел ещё больше и снова схватился за грудь.– Надо же, сердце трепыхается словно бабочка. Никогда такого не было.
– У вас тахикардия, – уверенно произнёс Каманин.– Наверное, вы сегодня выпили слишком много кофе.
– Да, семь чашек. Ваша чашка была явно лишняя.
– Может, вызвать скорую?
– Не надо, – обречённо-уныло произнёс Зиновьев.– Будем считать, что это обычная тахикардия.
– Попробуйте выпить валидол и как-нибудь отвлечься.
Каманин достал из кармана пластиковую тубу и вытряхнул из неё большую белую таблетку. Отставной главврач покорно взял таблетку и положил её под язык.
– Я вижу, вы увлекаетесь шахматами? – спросил Каманин, беря в руки журнал с этюдами.
– У меня первый разряд, – Зиновьев хотел произнести фразу с гордостью, но она прозвучала как-то вымученно и невыразительно.
– Сыграем?
– С удовольствием, – согласился бывший главврач, однако никакого удовольствия в его бесцветном голосе уже не слышалось.
– С вашего позволения, я буду играть белыми.
– Хорошо…
Соперники сумели только обменяться первыми ходами, как Афанасьев неожиданно покрылся испариной и, смахнув дрожащей рукой фигуры с шахматной доски, посмотрел в глаза своему гостю.
– Я всё понял. Я знаю, кто вы. Вы не Каманин, вы – Лаптев, тот самый мальчик,
