как ее по-настоящему зовут? – окликнул Филя.
– Нонна типа! – обернулся, сделал вычурное движение топором Леха.
Подбирал на пианино. «Не мешает тебе Филина игра?» – спрашивала бабушка испуганно дедушку. «Нет! – восклицал дедушка. – Наоборот, помогает!» – и вдохновенно откидывался на кресле с прикрытыми глазами.
Хорошо рисовал с ясельного возраста. К чему учить? И без учения художник. Решил неожиданно задачу по математике – будущий Ньютон. Если Филя одновременно Леонардо да Винчи, Геродот и Сергей Рахманинов, то естественным образом сама мысль о последующем совершенствовании гения отпадала, как остывшая медицинская банка от спины. Хвала небу, что Филя запел. Дедушка раз промолчал в кресле с прыгающими свирепо ярко-серыми глазами… во второй раз он порывисто встал с прямой, легкой, как клинок, спиной из кресла, захлопнул за собой разболтанную от его жесткой руки дверь кабинета; а на третий распорядился брезгливо насчет репетитора. Выходит, чтобы тебя заметили и помогли тебе, надо что-то делать не хорошо, а плохо, тогда только помогут, примут участие, введут, так сказать, в святая святых. Впрочем, стоило увидеть Филиппу своего репетитора, ее упружистые щиколотки и широкие колени под высоким горизонтом мини-юбки, он сразу же запел соловьем, а ее емкие, как свечные лунки, ключицы, выступающие из открытого ворота, вытянули из него трепещущее бельканто.
Репетиторша знала свое дело. Она подготовила Филиппа к музыкальному училищу и уехала в Стокгольм, выйдя замуж за шведского пианиста. Филя вступил с ней в несообразную обстоятельствам страстную, гневную переписку, адресат отвечал вежливо, сдержанно, чуть наставительно, через полгода переписка оборвалась известием о беременности адресата. В музыкальном училище Филипп не доучился, потому что нащупал свое театральное драматическое призвание.
Филя все явственней замечал, что пьет с сокурсниками, друзьями своими барабанщиком Геннадием Парамоновым и дирижером-хоровиком Григорием Настовым как-то играючи. Понятно, все сопричастны богеме, все бухают. Но Парамонов и Настов, имея более бдительное чувство юмора, чем Филя, все же к студенческим сабантуям относились практически свято, а Филя и с запоя соскакивал запросто: безответственно и цинично. На грузинской свадьбе не принято запросто вставать из-за стола, а у нас не принято за здорово живешь покидать запой, если ты встрял уж в него. А то Филя снимал самые сладкие пенки с праздника, как кремовую розу с торта, сухой же бисквит дальнейшего запоя оставался Парамонову и Настову. Они оскорблялись. В Филиной такой легкости содержалось предательство, дезертирство даже, Филя, по пониманию друзей, словно бросал их в бою, а после на голубом глазу сам же вслух на крыльце училища мечтал о пиве и прочих алкогольных утехах. И друзья опять ему верили. Верили, что впредь он их не бросит, поглядывали с презрительной опаской, щурились со злобным подозрением, но все-таки верили, не могли не верить. Под их подозрительными и одновременно доверчивыми взглядами Филя пришел к мысли, что он – актер, актер театрально-драматический.
Актеру по плечу водить за нос зрителя целую эпоху, причем из года в год все
