в беспокойных и злых людях, то стоило бы только их переловить, заключить их в тюрьмы, сослать или казнить, и все волнения окончились бы. Но вот уже более 30 лет ловят, заключают, казнят, ссылают этих людей тысячами, а количество их все увеличивается, и недовольство существующим строем жизни не только растет, но все расширяется и захватило теперь уже миллионы людей рабочего народа, огромное большинство всего народа. Ясно, что недовольство происходит не от беспокойных и злых людей, а от чего-то другого.
Так что виноваты не злые, беспокойные люди, а правительство, не хотящее видеть ничего, кроме своего спокойствия в настоящую минуту! Дело не в том, чтобы вам сейчас защищаться от врагов, желающих вам зла, – никто не желает вам зла, а в том, чтобы, увидав причину несовершенства общества, устранить ее. Люди все не могут желать раздора и вражды, а всегда предпочитают жить в согласии и любви со своими братьями. Если же теперь они волнуются и как будто желают вам зла, то только потому, что вы представляетесь им той преградой, которая лишает не только их, но и миллионы их братьев лучших благ человека – свободы и просвещения.
Влекомый истиной. Думаю, что если бы Николай II с помощью Синода овладел этой истинно христианской сутью предназначения власти, то революции 1905 года и продолжения ее в 1917 году могло и не быть. Не вняли властвующие и Вашему предупреждению в публицистическом сочинении «Так что же нам делать?», в то время, когда четко обозначились предпосылки великих революционных потрясений, случившихся в 1917 году.
Как истинно верующий человек, Вы считали своей обязанностью перед Богом учить своим даром людей исполнению Заповедей Иисуса Христа и не боялись, указывая власти на допускаемые нарушения их. Этим вы в какой-то мере похожи на святых Апостолов Иисуса Христа, которым Христос поручил вовлекать в христианскую веру людей и не бояться насилия противников ее (фарисеев, лицемеров, книжников).
Л. Толстой. Я чувствовал опасность нашей жизни. Самую очевидную опасность истощения терпения людей. Давящие народ классы, кроме царя, не имели уже в глазах нашего народа никакого оправдания; они держались в своем положении только насилием, хитростью и оппортунизмом, т. е. ловкостью, но ненависть народа и презрение к ним росло с каждым днем.
В нашем народе в мои годы вошло в общее употребление новое многозначительное слово; словом этим, которого я никогда не слыхал прежде, ругались на улицах и определяли нас, богатых: дармоеды. Ненависть и презрение задавленного народа росло, а силы физические и нравственные богатых классов ослабевали; обман же, на котором держится все, изнашивался, и утешить себя в этой смертельной опасности богатые классы не могли уже ничем. Возвратиться к старому нельзя; возобновить разрушенный престиж нельзя; остается одно для тех, которые не хотят переменить свою жизнь – надеяться на то, что на мою жизнь хватит, а после как хотят. Так и делала слепая толпа богатых классов; но опасность все росла, и опасная развязка приближалась. Устранить угрожающую опасность богатые могли только
