style="font-size:15px;"> И тогда же Дарья Федоровна записала в своем дневнике:
Пушкин приехал из Москвы и привез свою жену, но не хочет еще ее показывать. Я видела ее у маменьки – это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая, – лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым, меланхолическим выражением, – глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, – взгляд не то чтобы косящий, но неопределенный, тонкие черты, красивые черные волосы. Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, чего ему недостает, чтобы быть красивым, его разговор так интересен, сверкающий умом, без всякого педантства.
Весьма наблюдательная, как мы видим, Дарья Фикельмон (и весьма неравнодушная, добавим, к самому поэту: была у них однажды безумная ночь) добавляет к характеристике четы все новые краски в письме к Вяземскому от 29 мая:
Пушкин к нам приехал, к нашей большой радости я нахожу, что он в этот раз еще любезнее <…> Жена его прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастия. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей, у жены вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, я видела эту красивую женщину всего только один раз.
Вяземскому же, своему брату, за неделю до Д. Фикельмон, 23 мая пишет и Екатерина Андреевна Карамзина:
Мы видели Пушкина и его красивую жену, они выглядят очень хорошо вместе.
О том же пишет своему дяде и его племянница, дочь Николая Михайловича Карамзина Софья:
Мы несколько раз видели Александра Пушкина, который образумился и очень счастлив, и только раз – его красивую жену. Александрина Россетти очень радуется, что они проведут лето в Царском Селе. Конечно, Пушкин не мог не нанести визит своим друзьям, тем более что после смерти Карамзина прошло пять лет, 22 мая – день памяти Николая Михайловича. Памяти историографа Пушкин посвятил вышедшего в конце декабря 1830 года «Бориса Годунова». О нем, Карамзине, и еще о Дельвиге он будет вспоминать постоянно с какой-то печалью и неизбывной грустью…
Правда, в последние годы он все более отдалялся от Карамзина, но, если честно, Пушкин мечтал со временем занять вакантное после того место историографа, о чем мы уже писали выше. С какой радостью сообщит он своим друзьям Нащокину и Плетневу, что царь открыл ему доступ в архивы для работы над «Историей Петра Великого»:
…царь взял меня в службу – но не канцелярскую, или придворную, или военную, – нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы с тем, чтобы я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? – напишет он Плетневу 22 июля 1831 года, а 3 сентября – Нащокину:
…царь <…> взял меня в службу, т. е. дал мне жалования и позволил рыться в архивах для составления Истории Петра I. Дай бог здравия царю!
Дни в Петербурге стояли чудные, майские,
