Подали бумаги, и я писал полдня. Исписал тетрадь толстую… И ушел.
– Тебя отпустили?
– Тетрадь показали государю, и он повелел:
…снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соответствующим чином и с соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг.
– Вот как было дело, – закончил Пушкин.
Подавая тетрадь государю, Милорадович сказал: «Здесь все, что разбрелось в публике, но вам, государь, лучше этого не читать».
Наташа молчала. Пушкин взглянул на нее, увидел ее заплаканные глаза, смущенно засмеялся, привлек к себе.
– Ну, что ты, глупая? Все уже в прошлом… Между прочим, за двое суток по Петербургу разнеслось: «Пушкина взяли и ссылают». Гнедич с заплаканными глазами… вот как у тебя, бросился к Оленину; Карамзин обратился к государыне; Чаадаев хлопотал у Васильчикова, и всякий старался заступиться за Пушкина.
– Не помогло?
– Нет, конечно! Государь своих решений не отменял…
Потом был Торжок с его откровенно разбитными девахами, чьи зазывные, но простодушные глазки вызвали неподдельную веселость у молодых.
Пролетели Валдайскую возвышенность. Притихшие, сосредоточенно бродили среди храмов древнего кремля в Новгороде Великом… А потом Пушкин увлек жену в «Детинец» и щедро напоил ее медовухой, сладкой-сладкой, но, как оказалось, такой хмельной… Вроде и трезва была Наташа, да только ноги отказывались ей служить. Едва добралась до гостиницы, опираясь на руку мужа и беззлобно его ругая.
Из Любани выехали чуть свет, но то было уже почти у стен российской столицы: такая рань, а солнце уже высоко. Немало удивили Наташу белые ночи.
Мигом долетели до Тосно, а тут, впервые за все время путешествия, грянуло… Едва успели укрыться в карете. Пришлось в ней пережидать долгий и сильный ливень. Залило все мгновенно. Отодвинув шторку, Александр, прижав к себе Наташу, молча глядел на серую густую дождевую пелену. Потускневший скучный пейзаж мгновенно передался меланхоличным настроением поэту. Он вздохнул:
– Ничего не меняется со времен Радищева… Убогая, нищая страна…
Еще помолчали. Глядя на поток мгновенно собирающихся ручейков, Наташа спросила:
– А что это за история у тебя вышла с немецкой колдуньей, Саш?
– Ты и об этом знаешь? Откуда?
– О тебе всякое болтают в свете…
– Да? Тебе это неприятно?
– Когда как… Когда хорошее – приятно, когда дурное – стараюсь внимания не обращать.
– Вот и умница! И впредь так поступай, – он нежно поцеловал жену. – А историю расскажу. Только ты не смейся, ладно? Я к подобным вещам серьезно отношусь, слишком…
И Александр рассказал Наташе, как уже после лицея, когда он вполне воспользовался своей молодостью и свободой, его влекли и большой свет, и шумные пиры, и закулисные тайны. Он жадно предавался всем наслаждениям открывшейся «взрослой» жизни… Кое-что
