конек выступал над крылечком, сидела огромная птица. В темную безлунную ночь она могла кому-то и орлом ширококрылым показаться, залетевшим с отдаленных круч, но только не домовому духу, который сразу узнал ночную гостью. Сирин это была, чудесная птица с телом орлицы, но ликом и головой прекрасной девы. Знает Сирин все на свете, ибо летает всюду, до самого Ирия[20] небесного подняться может. И вести она разносит. Да только вести те обычно печальные, недобрые, потому что, в отличие от схожей с ней светлой птицы Гамаюн, у недоброй Сирин только печаль и беда могут вызвать отклик. Все знает она о го́ре, однако песни ее, пусть и прекрасные, исполнены такой печали, что даже камни могут расплакаться. И уж если прилетела она сюда, к Киеву, значит, пожелала наглядеться на беды человеческие – манят они ее, зачаровывают.
Домовенок, притаившись, смотрел на птицу Сирин неотрывно. Она же, крылья черные сложив, головой вращала, как сокол, и видела все вокруг, как только совы умеют. И когда оглядывалась, Домовенок, как всякая видящая во мраке нелюдь, отчетливо различал белое девичье лицо с печальными темными очами, волосы черные, переходящие в столь же черное оперение на плечах и крыльях.
В какой-то миг Сирин спросила негромким певучим голосом:
– Чего тебе надобно? Возвращайся в свою паутину, домовой!
– Не вернусь! – неожиданно для себя огрызнулся он. – Насиделся уже. Пусто в доме, не мило мне тут. Уйти хочу.
Сирин даже лицо белое склонила, брови ее изумленно выгнулись.
– Как это уйти? Ты не можешь. Ты не человек, чтобы ходить куда вздумается.
«Да что она понимает, вещая? – рассердился Домовенок. – Сама небось летает повсюду». И, не выдержав, признался:
– Плохо мне, что я не человек. Был бы человеком – ушел бы.
Заклекотало в горле Сирин, как у орла, а потом и легкий девичий смех послышался.
– Человеком захотел быть, нелюдь? О таком я еще не слыхивала. Забавно мне это.
Она снова засмеялась, потом засмотрелась на что-то внизу, словно забыв про домового духа. А он уже не мог молчать:
– Ты, птица Сирин, мудрая и могущественная. Преврати меня в человека!
– Не могу, – зевнув, отозвалась Сирин. – Такое под силу только могущественным чародеям.
– Знаю, знаю, – махнул лапкой Домовенок. – Мне даже имя называли одной такой чародейки. Малфридой кличут. Княгине Ольге она служит.
– Ольге? – всплеснула крыльями Сирин, словно улететь хотела, перья черные растопырились. – Даже называть не смей при мне эту отступницу киевскую!
Она прошлась по бревну охлупня, переваливаясь и цепляясь за него когтистыми лапами. Казалось, еще миг – и взлетит Сирин, исчезнет. Но потом она опять поджала лапы и присела, опустив голову между высоких крыльев. И снова ее большое белое лицо нависло над распластавшимся на тесовой кровле Домовенком.
– Знай, предала нас Ольга! В нашем краю
Ирий – рай в славянской мифологии.
