ребенка стали двое – аббат Джаконе и отставной офицер Арена. Словно ангел и бес, они расселись на левом и правом плечах ученика, толкуя о разном. Внешне все выглядело безобидно: синьор Арена взял на себя грамоту, историю и математику, аббат – нравственность и духовность. Не выдержав закулисной борьбы, дитя уподобилось младенцу-Гераклу и задушило двух змей разом. Сперва Гарибальди-сын оставил учителей с носом, на радость матери отправившись в школу, потом бросил школу, не доведя образование до конца, и в пятнадцать лет (на радость отцу!) ушел в Одессу юнгой на бригантине «Констанца».
Вернувшись, он покинул бригантину и отправился в Рим на отцовской тартане. Дальше – потерял счет кораблям и маршрутам. Но часто, где бы ни был, учась навигации и бороздя моря, вспоминал офицера Арену с его математикой. Аббат Джаконе тоже незримо присутствовал бок-о-бок с Гарибальди – юнгой, матросом, старшим помощником и, наконец, капитаном шхуны «Клоринда» – в качестве вездесущих, всемогущих и злокозненных «сволочных попов».
– Я вам точно говорю, синьор Огюст! Всякий поп – чертов lo stronzo![8] Можете откусить мне голову, если холера Карлито – не их грязных рук дело… А что? Причастили, и хлоп – из человека льет, как из дырявого бурдюка! А «Клоринда», моя легкокрылая фемина, вынуждена бежать из Парижа, завернув юбку, словно распоследняя путана…
Туча, как выяснилось, была ни при чем. Козни отцов церкви выглядели куда изящнее простой непогоды. Чтобы досадить капитану, попы, благословясь, заразили холерой боцмана Карло Брузони. Бедняга лишился чувств в кабачке «Мышеловка», где он просаживал жалованье – присел в нужнике по срочной надобности, опростался и не встал. Добрые самаритяне вынесли боцмана наружу и, морща носы, доставили в Отель-Дье – больницу для бедняков.
К счастью – если здесь можно говорить о каком-то счастье! – Гарибальди, вихрем примчавшись в больницу, опознал рвоту и понос больного куда быстрее, чем врачи, побрезговавшие осмотром пьяницы-моряка. В Марселе, между рейсами, он добровольцем трудился в местном госпитале, ухаживая за холерниками, и в вынесении диагноза, нанюхавшись жидкого дерьма, мог дать фору орде профессоров.
Ждать, пока медики назовут хворь по имени, он не стал. Уж чего-чего, а жизненного опыта, несмотря на молодость, у капитана хватало. Холерное судно поставили бы в долгий карантин, а то и вовсе сожгли бы во избежание эпидемии. Страшная болезнь прошлась по Европе, будто коса Смерти, сойдя на нет в прошлом году, а значит, парижские власти не стали бы церемониться с подозрительными сардинцами.
Надо было спешить.
– И теперь, синьор Огюст, мы вынуждены идти на юг через север! О, злая Фортуна! Мои друзья в Одессе, когда мы пили вино близ Воронец-палаццо, смеялись: «Бешеной собаке сто верст не крюк!» Верста, мой драгоценный синьор, это такая русская миля…
Вначале, до известия о болезни толстяка Карлито, Джузеппе Гарибальди не сомневался в намеченном маршруте. Вверх по Сене, через систему каналов перебираемся в полноводную Рону, делаем краткую стоянку в Марселе – и вот оно, родное, исхоженное
Засранец (итал.).
