теперь его уже мало волновало: передаст она письмо, не передаст…
«Чёрта лысого они снимут. Чёрта лысого», – без конца повторял он под нос, выходя на улицу.
Погода за это время успела изрядно испортиться, и в тихом воздухе теперь плавно оседали белесые, рассыпчатые хлопья. Пока Евгений Сергеевич шёл обратно к метро, его шапка, плечи и особенно борода основательно побелели.
Глава V
Работа в Дзержинске закипела.
Каждое утро начиналось здесь теперь почти одинаково. В начале восьмого, ещё в мутных, седых сумерках, заливался, призывно дребезжа на всю квартиру, старый будильник, и над застланным одеждой, одеялами и спальными мешками полом, недовольно ворча, приподнимались смурные лица.
– Что уже, да? Уже? – бормотал кто-то, превозмогая сон.
Первым на ноги, как правило, вскакивал Глеб, чтобы поскорее отключить этот донельзя раздражающий его тягучий и противный перезвон. После чего машинально ложился опять на заменявшую постель развороченную куртку, но глаз больше не закрывал, а только громко и долго зевал во весь рот, растирая ладонями лицо.
Затем все вместе пили на кухне горячий сладкий чай, заедая его ломтями хлеба, который макали в маслянистые рыбные консервы. С утра есть не слишком хотелось, но партийцы, особенно те, кому уже приходилось ранее участвовать в расклейках, старались насытиться, как следует, ибо знали, что обедать придётся не скоро.
Поев, они без лишних разговоров поплотнее набивали пакеты и сумки листовками, всовывали туда же банку клея с кисточкой и отправлялись на улицы, которые им отныне предстояло заклеить сплошь.
На «вписке» теперь всем распоряжался нижегородский «гау» Дима Елагин, приехавший на днях в Дзержинск. Было решено, что до появления в городе Евгения Сергеевича руководить набирающей ход избирательной кампанией будет он.
– Везде, везде наши листовки должны висеть, – напутствовал их Елагин. – Чтоб даже самый последний обыватель знал, кто такой Лимонов.
Он же взял на себя распределение отправляющихся на расклейки партийцев по парам. В населённом хмурым рабочим людом Дзержинске агитировать по двое было не только удобнее и веселее, но и безопаснее.
Лишь один партиец-москвич упорно ходил клеить листовки в одиночестве. Рослый, подтянутый, немногословный, он держался особняком от всей их разудалой вольницы и казался замкнутым, даже нелюдимым. Елагину, желающему поначалу отрядить ему помощника, ответил односложно, но тоном, совершенно не терпящим возражений:
– Нет, я один. Так суеты меньше. Не люблю суету.
Звали его Володей, и вступил он в организацию совсем недавно, всего с месяц назад. Пришёл однажды днём в «бункер», доброжелательно поздоровался с дежурным и сказал:
– Наслышан я про вас немало, «Лимонку» читаю уже полгода. Вот и хочу, наконец, сам поглядеть, что ж вы за люди такие.
Однако предложенную ему анкету-заявление о вступлении в партию с порога заполнять не стал. Вместо этого терпеливо дождался Евгения Сергеевича и предложил ему прогуляться
