style="font-size:15px;"> Мы были молоды, сказал он. Хотя бы это у нас было.
Молоды! – фыркнула Дивния. Да мы с тобой никогда не были молоды!
Ты никогда не выглядела лучше, чем сейчас, послышался голос Джека.
У тебя мозги набекрень.
За что ты меня и любишь.
Это верно.
Ты следишь за своим здоровьем, Дивни?
Когда о нем вспоминаю. А ты?
Кашель прошел. Я снова силен. До тебя доходят мои сны?
Конечно. Правда, с ними не все ясно.
В другой раз постараюсь их прояснить.
Да уж, постарайся. А теперь скажи, к чему все это, Джек? Чего я все время жду?
Такие вещи нельзя знать заранее, ты же понимаешь, Дивни.
Ты надумал прийти и остаться? Так вот почему я открыла сарай?
Не прямо сейчас. Но я уже на обратном пути.
Ага, все та же старая песня.
Не сердись, любовь моя.
Что поделаешь, я изменилась. И я вполне могла бы тебя не ждать. С годами я стала намного мудрее.
Ты все равно будешь ждать! – услышала она в ответ. Тебе очень меня не хватает. Одна мысль обо мне доводит тебя до экстаза.
До бешенства ты меня доводишь. И так было всегда.
Да, до бешеного экстаза. Ты никогда не перестанешь меня ждать.
Запросто могла бы и не ждать! – крикнула она в раздражении. Старый ты болван!
И в тот же миг перестала его слышать. Теперь до нее доносились только плеск воды, шелест листьев и – непонятным образом – зудящий в ее душе страх. Затем поблизости раздался крик совы. Она выглянула наружу и успела заметить, как сова спикировала и поймала в траве мышь себе на завтрак.
Сунув морскую звезду в карман, она притворила дверь и отправилась за щеткой, мылом и ведром воды. Она вернет к жизни лодочный сарай – и вернет его в лучшем виде. Она разведет огонь в камине и будет топить его день и ночь, пока влага не испарится из всех щелей, оставив после себя только блеск соляных кристаллов на подоконниках.
Много часов спустя она легла в постель, совершенно измотанная. Руки покраснели и потрескались; сил не хватило даже на то, чтобы снять очки. Она прислушалась к отдаленному зову кроншнепа, перекрывшему гулко-тоскливый бой туманного колокола, который служил ориентиром в ее переменчивом, кружащемся, неопределенном мире. Ей стало зябко. От промозглой сырости не спасали даже нагретые на печке кругляши сланца. В конце концов она положила один такой камень себе на грудь и вскоре задремала под его теплым весом.
Не успели ее веки сомкнуться, как новый сон уже был готов пронестись через сознание, и от этого сна впоследствии сохранились два отчетливых образа: громко поющая коноплянка в свободном полете над Темзой и молодой человек, глядящий на безнадежно пустой горизонт.
Туманный колокол не прекращал свой скорбный звон.
II
