она. – Они любят, когда с ними беседуют.
Верхний свет падал на шесть коек, выстроившихся вдоль зеленой стены; напротив, вдоль другой, стояло еще шесть; с каждой койки к ним поворачивались молодые равнодушные лица. Сиделка в дальнем конце комнаты оглянулась на них и занялась своим делом. Вид палаты был столь же привычным для Пирсона, как и для всякого другого в эти дни. Все было до мелочей знакомо и давно утеряло новизну. Пирсон остановился у первой койки, Лила стала рядом с ним. Пока она говорила, солдат улыбался; но, когда начал говорить Пирсон, улыбка сошла с лица раненого. Это тоже было ему знакомо. Они переходили от одного раненого к другому, и все было так же, пока Лилу куда-то не вызвали. Он уселся возле молодого солдата с длинной головой, узким лицом и туго забинтованным плечом. Бережно прикоснувшись к повязке, Пирсон спросил:
– Ну как, мой милый мальчик, все еще плохо?
– А! – ответил солдат. – Шрапнельная рана. Шрапнель здорово рвет мясо.
– Но не убивает дух, я вижу?
Молодой солдат посмотрел на него как-то странно, словно хотел сказать: «Это бы еще полбеды!»
Возле крайней кровати заиграл граммофон: «Боже, храни папу на войне!»
– Вы любите музыку?
– Да так себе. Помогает убивать время.
– Наверное, в госпитале время долго тянется?
– Конечно, долго; такова уж тут жизнь. Я не первый раз ранен, знаете ли. Но лучше лежать в госпитале, чем быть там. Должно быть, я уже не смогу действовать этой рукой. Но я не горюю. По крайней мере демобилизуют.
– У вас здесь хорошие сестры?
– Да, мне нравится миссис Линч, славная женщина.
– Она моя кузина.
– Я видел, что вы пришли вместе. Я все вижу. И очень много думаю. Быстрее проходит время.
– Вам разрешают курить?
– О да. Нам разрешают курить.
– Хотите сигарету?
Молодой солдат впервые улыбнулся.
– Благодарю вас. У меня их полно.
Мимо проходила сиделка, она с улыбкой сказала Пирсону:
– Он у нас старичок; уже побывал здесь однажды. Правда, Симсон?
Пирсон посмотрел на молодого солдата: длинное, узкое лицо, одно веко с рыжеватыми ресницами немного опущено. Этот юноша, казалось, был закован в некую броню всезнайства. Граммофон зашипел и начал исполнять «Си́ди-Ибраим».
– «Сиди Абрам», – сказал молодой солдат. – Французы поют ее. Они ставят эту пластинку сотни раз, знаете ли.
– А, – пробормотал Пирсон, – хорошая песенка! – И его пальцы забарабанили по одеялу, он не знал этой мелодии.
Что-то словно дрогнуло в лице молодого солдата, он как будто стал оттаивать.
– Франция мне нипочем, – сказал он отрывисто. – Мне нипочем снаряды и все прочее. Но я терпеть не могу болот. Так много раненых гибнет в болотах; они не в силах выбраться: их засасывает. – Его здоровая рука беспокойно задвигалась. – Меня и самого чуть не затянуло, но как-то удалось высунуть оттуда нос.
Пирсон
