вокруг и посмотреть на самих себя, поскольку в своей книге я по большей части писал о современной Америке.
Часть 1
Глава 1
Солнечным апрельским утром Мэри Хоули открыла глаза, перевернулась на другой бок и обнаружила, что ее муж сунул мизинцы в рот, растянул щеки и изображает лягушку.
– Ты смешной! – сказала она. – Итан, ты прирожденный комик.
– Мисс Мышка, выходи-ка за меня замуж!
– Дурачишься с утра пораньше?
– И год рад весне! И день утру рад![1]
– Значит, дурачишься. Помнишь, что сегодня Великая Пятница?
– Гнусные римляне строятся, чтобы идти на Голгофу.
– Не богохульствуй! Марулло разрешит тебе закрыться в одиннадцать?
– Моя цыпонька-краса, Марулло – католик и итальяшка-иммигрант. Вряд ли он вообще сегодня явится. Закрою в полдень и не открою, пока не кончится казнь.
– Рассуждаешь как пилигрим. Нехорошо так говорить!
– Чепуха, букашечка! Это у меня от предков со стороны матери. Так говорят настоящие пираты. И, между прочим, казнь действительно была.
– Какие еще пираты? Ты же говорил, они были китобоями, со специальными грамотами от Континентального конгресса, уж не знаю, как они там называются.
– Зато на кораблях, которые они обстреливали, их считали пиратами. А те римские солдаты считали, что это была казнь.
– Ну вот, теперь ты злишься. Мне больше нравится, когда ты дурачишься.
– Я всегда дурачусь. У кого хочешь спроси!
– Вечно ты мне голову морочишь! Тебе есть чем гордиться: в одной семье и отцы-пилигримы, и капитаны-китобои.
– А им-то гордиться и нечем.
– Почему?
– Разве стали бы мои предки гордиться, узнав, что породили чертова бакалейщика для чертова хозяина-итальяшки в городе, который когда-то принадлежал им целиком?
– Никакой ты не бакалейщик. Скорее управляющий – ведешь бухгалтерию, относишь деньги в банк и заказываешь товар.
– Само собой. Еще я подметаю, выношу мусор и хожу перед Марулло на задних лапах, а будь я чертовым котом, то и мышей бы для него ловил.
Мэри обвила мужа руками.
– Лучше давай дурачиться, – сказала она. – Прошу, не сквернословь в Великую Пятницу! Я тебя люблю.
– Ладно, – немного погодя ответил он. – Все вы, женщины, так говорите. Только не думай, что поэтому тебе можно валяться в чем мать родила в постели женатого мужчины!
– Хотела поговорить с тобой о детях.
– Они в кутузке?
– Ну вот, опять дурачишься. Пусть они сами скажут.
– Почему бы тебе…
– Сегодня Марджи Янг-Хант мне снова погадает.
– Она гадает на бобах? Кто эта Марджи Янг-Хант? И чем она всех пастушков пленила?[2]
– Хорошо, что я не ревнива! Говорят, если мужчина нарочито не замечает красивую девушку…
– Ничего себе девушка! Два брака за плечами.
– Ее второй муж умер.
– Завтракать пора. Ты веришь в эту ерунду?
– Ну, про брата карты сказали правду. Помнишь: кто-то из родных и близких?
– А кто-то из моих родных и близких получит хорошего пинка, если не возьмет курс на кухню…
– Уже бегу! Как насчет яичницы?
– Пожалуй, пойдет. Кстати, почему именно Великая Пятница? Что в ней великого?
– Ах, Итан! – вздохнула она. – Все бы тебе шутить!
Кофе сварился, на тарелке лежали яичница и гренки. Итан Аллен Хоули проскользнул в уголок возле кухонного окна.
– Чувствую себя великолепно, – заметил он. – Почему эту пятницу называют Великой?
– Весна, – пояснила она, стоя у плиты.
– Весенняя Пятница?
– Весеннее обострение. Дети уже встали?
– Вряд ли. Маленькие дармоеды. Давай растолкаем их и выпорем!
– Ну и шуточки у тебя! Обедать придешь?
– Нет.
– Почему?
– Женщины. Вожу их тайком с двенадцати до трех. Может, и твою Марджи позову.
– Не смей так шутить,
Роберт Браунинг. Песенка Пиппы. Перевод С. Шестакова.
У. Шекспир. Два веронца. Акт 4, сцена 2. Перевод В. Левика.
