не только.
– Не только что? А вы зачем ушли?
Он оглядел ее фигуру сверху вниз, словно бы искал, чего еще осталось не застегнутым.
– Что сделано, то сделано, хотя я представлял это себе не так. От одиночества и холода вы точно не умрете. Я провожу вас, хорошо?
Нет, в нем не было ни капли от того, чего она в нем заподозрила сначала, такого продувного лодыря и болтуна. Ей что-то вспомнился прощальный школьный бал, откуда-то там появившийся Испанец… И почему-то стало хорошо.
Она не удостоила его ответом и снова зашагала по пустой дороге, которая то делала белесые прострелы вдаль, то пропадала за домами. Ничто ей не мешало предаваться своим чувствам: она не знала в чем, да и кого винить, и от обиды ей хотелось сокрушить весь мир; такое было состояние, и так она переживала ту минуту. И в этом состоянии ей было все равно куда идти. Она была во власти новых и не самых лучших ощущений. Не понимая, отчего это свалилось на нее, коли она сама того хотела, она ругала эти ощущения. Желала как-нибудь избавиться от той в себе, которая ее за что-то упрекала, хотела поскорее позабыть о неприятности на вечеринке. То намеревалась как-нибудь иначе расценить, чего произошло, то разом выбросить из головы, забыть и эту свою глупую пощечину, и все свидания с букетами оранжерейных роз или азалии среди зимы, поездками на дачу, со всеми поцелуями, такими долгими при расставаниях и жадными, когда встречались; хотела позабыть и самого Мишеля. И в этих противоречивых чувствах шла.
Елена шла. А всё, что она видела, только нагнетало неприятность: оно глядело на нее со всех сторон из мертвых, как глазницы, закоулков и с мозаично освещенных сизых стен. На всем вокруг была печать опального забвения. Весь город будто съежился, слинял, от трусости залез в свое бетонное дупло. И улица уж стала никому не нужной: такой же брошенной на произвол судьбы, невыразительно-потерянной, как и она! Такого состояния щемящего опустошения она еще не знала, ей не с чем было это чувственно сравнить. И чтобы обрести желаемый покой в душе, она все отрицала. Да, повод к их разрыву подала она. Мишель был пьян, он сам на эту ее шалость напросился. Разрыв бы все равно когда-нибудь произошел. Как видно, он почувствовал в ней перемену, теперь уж заодно решил воспользоваться случаем. Возможно, он любил ее. Но у него происходили сложности на почве его слишком раннего, если называть это своим нормальным именем, распутства. И это отражалось пагубно на всем. Выросший под неусыпным оком своего отца, он был до ужаса самолюбив, при этом изворотлив и умен. Но даже если он сказал так сгоряча, то это его мало извиняло. Такой вот заключительный аккорд поставил уходящий год в их отношениях. Такой и не такой, как бы хотелось. Но он был предопределен и ей не стоит так казнить себя. И все же видя новогодний свет, струившийся из чьих-то окон, Елена чувствовала себя очень одинокой. Ее телохранитель молча шествовал при ней, одаривал своим примерно-кротким поведением и самообладанием. Он
