Чёрный оникс
Гляжу на месяц в облаке дырявом
и слышу, как безумие ревёт.
Среди песков не сыщет даже дьявол,
и не накроет душный небосвод.
Сольются звёзды в нить, в цепную пронизь,
завоет море где-то вдалеке…
Глаза твои темны, как чёрный оникс,
тот самый, что зажат в моей руке.
Ты смотришь на меня из тёмной ямы,
так неподвижен, холоден, не-мёртв.
Зарыл тебя я б, друг мой, брат мой… Я бы…
да только что-то шепчет и поёт,
и смотрит мне в глаза безумьем склочным.
Здесь плавятся, стекают небеса,
а мне их пить, давясь арабской ночью,
и петь, на струны вздохи нанизав.
Вскипает позолота, жжёт, но тщетно —
до нас лишь долетает прах-зола.
…Мой оникс – небо безо звёзд и ветра,
в нём – месяц, раскалённый добела.
С землёй песчаной камень стал единым,
так слейся с ним и ты, мой друг, мой брат.
Волшебный сад и лампа Аладдина
в пещере под землёй – твой глупый ад.
Старуха-ночь окуталась чадрою —
замыслила недобрые дела.
С тобою рядом оникс я зарою,
чтоб мимо вечность чёрная прошла;
он охранит тебя в песке трухлявом
от света солнца, что так жадно-лжив.
То будет ад. Но ты в нём станешь – дьявол.
Мой чёрный оникс будет сторожить,
чтоб не пробрались с берега сырого
ни ведьма-ночь, ни тысяча чертей…
А напоследок, друг мой, выпьем рома
за долгий путь и самый горький день.
Окна
Сквозь зеркальную тишь прорывается тис,
прорастает каймой на изломе стены.
Не ходи в ворота, а войдёшь – воротись,
не ищи голосов в грёзах твердей немых.
Эти окна тебе – как огонь мотыльку,
только камни оград замогильно молчат,
да узоры дождей, будто горечь, текут
по засохшей стене.
В этот сумрачный час
прорастает полынь – и в душе, и в саду;
забираются внутрь потаённости сна.
Не тревожь,
не буди ты затерянных дум —
станет сеть над тобой, в вечерах сплетена.
Слышишь – близко гроза. Зарыдай же, дитя!
Нет тебе кандалов, нет и капли тепла —
только вязкость-туман над тобою сгустят
эфемерности туч, поднебесье застлав.
…А тебе бы на окна-улыбки смотреть,
а тебе бы бродить средь печальных домов.
Пусть дорогой в ночи расползается сеть,
не тоскуй, не ищи свой единственный кров.
В мёрзлой коже земли – незастывшая дрожь,
раздирает гроза замирающий крик.
Не печалься, дитя. Ты путей не найдёшь —
этот город так лжив, так суров и безлик,
хладный сумрак тягуч и уродливо-сиз,
за стенами домов сокрывается яд.
Не ходи в ворота, а войдёшь – воротись.
Эти окна пленят, но не примут тебя.
Безумный скрипач
Эй, безумный скрипач,
покажи мне мелодию лета —
духоту и огонь, злость полночной июльской игры.
В нашем царстве ночей – на иссохшей от бури земле той —
есть лишь кожа гадюк и глаза издыхающих рыб.
Ты не верь колыбельным, что спеты забытой легендой,
ураганам, грозе, даже мыслям в своей голове.
Только скрипка и смерть – в этой сказке не быть хэппи-энду,
только жизнь и молва, только когти пожухлых ветвей…
Ты – рыданье цикад, ты – экстаз бесконечного неба,
я – строка меж страниц, я – война и бессчётная рать.
Мы на пару могли бы с тобою искусство изведать,
но бездарный скрипач ни черта не умеет играть.
От проклятой игры будут рваться скрипичные струны;
растерзаешь смычком ты ночное шуршание шин.
Озарится твой лик, как неоном, мерцанием лунным,
прорастёт из асфальта ограда навстречу и вширь.
Ты – как я, и ты видишь вселенную, чувства и звуки,
бесконечность
