матерью на скорую руку, закрытая, кажется навсегда библиотека и ненавистные рыжие волосы. Проплакав целый день, девочка едва перенесла похороны. Бабушку любили все, потому людей, пожелавших проститься с ней, пришло очень много. Они едва передвигались по небольшому, ставшему тесным дому. Глухой шепот казался Маре зловещим шипением. Она с несвойственной ей ненавистью смотрела на всех этих дряхлых стариков и старушек: они были живы, а вот ее любимой, самой лучшей на свете бабушки больше нет. Мара знала, что никогда не забудет, как ее плохо сколоченный гроб опустили в глубокую яму и принялись засыпать землей. Эти звуки будут еще долго стоять в ушах Мары, а еще – плач матери. Никогда она не плакала при детях. Как бы ни было тяжело, но Катерина всегда держалась. Слезы доставались подушке, ей приходилось молча и преданно принимать всю горечь, тоску молодой женщины. Но для Мары заплаканное, постаревшее, отрешенное лицо матери было откровением. Стараясь успокоить ее, девочка обнимала сотрясающиеся от беззвучных слез плечи. Но Катерине это проявление участия словно мешало, легонько подернув плечами, она дала понять, что ей не нужны эти прикосновения. Мара была удивлена, но не подумала обижаться. Теперь она знала, что такое горе, наблюдая, как оно делает человека другим, совсем другим, и часто этому другому больше ничего не нужно от жизни. Не нужна любовь, не нужна радость, не нужно есть и пить, не нужно откликаться, когда к тебе обращаются. Человек уходит в себя, замыкается и одному Богу известно, как скоро он оправится от горя и снова станет прежним, хотя бы внешне…
Маленький дом без бабушки стал просторным, в нем не хватало негромкого шлепанья ее старых тапочек, песен, которые она так любила напевать, занимаясь делами. Комната, где она спала и проводила совсем немного свободного времени, теперь была закрыта. Заходила туда только Мара. У нее хватало силы воли не начинать плакать при виде аккуратно застеленной кровати с тремя большими подушками, накрытыми кружевным покрывальцем ручной работы. Многое здесь было сделано самой хозяйкой: салфетки, занавески, вышитые полотенца в красном углу под образами. Мара с любовью оглядывала опустевшее жилище и, как это всегда делала бабушка, подходила к иконам. Пристально глядя в глаза Николаю Чудотворцу, Матери Божьей и ее многострадальному сыну, девочка тихо, горячо молилась, прося Боженьку взять бабушку в рай. Мара делала это неумело, подбирая слова, далекие от канонических текстов, но просила от души, прижимая руки к колотящемуся от волнения сердцу. Мара не знала, что решит Бог, которого так почитала бабушка, но была уверена, что он ее услышал и обязательно обратит внимание. Так говорила бабушка: «Проси и будешь услышана, покайся с открытым сердцем и будешь прощена». Мара просила, вытирала набегающие слезы и снова просила спокойной, сытой жизни для бабушки хоть на небе. Все просьбы только для нее, так настрадавшейся и натрудившийся здесь на земле. Еще Мара умоляла Всевышнего дать возможность хотя бы в снах встречаться с человеком, так много значившим для нее. Мара боялась, что пройдет
