а когда та пыталась уложить ее в кровать и напоить горячим травяным чаем, резко отбрасывала руку с чашкой.
– Отстань от меня со своей бурдой. Водки налей – выпью! Ишь, смотрит как, – Катерина наступала, а Мара пятилась к дверям. – Что-о, осуждаешь?! Вон, пошла вон. Не могу тебя видеть, рыжая паскуда, вон!
Ее пьяные крики будили соседей. Так случалось уже не раз и не два. Тетя Глаша снова и снова забирала Мару к себе, а утром Катерина, нахмурив брови, настойчиво стучала в двери соседки.
– Чего шумишь-то? – Глафира Андреевна мерила Катерину осуждающим взглядом.
– Мара у тебя?
– У меня.
– Пусть домой идет, – глухо говорила Катерина и, не дожидаясь ответа, шла к себе.
– Что она там не видела и чего еще не слышала? – кричала ей вслед тетя Глаша. – Зачем она тебе в такую рань?
– Моя дочь, говорю, что домой пора!
– Иди поешь, потом пойдешь, – собирая на стол, обычно говорила Маре сердобольная соседка. Ей было тяжело видеть, как слезы то и дело наворачиваются на глаза Мары. – Переезжай ко мне насовсем. Как-нибудь проживем. У меня корова, а это сейчас большое дело. Да и сколько нам надо, как-нибудь протянем.
– Спасибо, только не могу я камнем на вашей шее повиснуть, и так столько раз вы меня выручали, – качала головой Мара, потуже переплетая тяжелую косу.
– Пустое говоришь, не о том. Главное, как тебе жить-то дальше? Вот беда. Не кончится все это добром. Бедная девочка, и что тебе делать?
– Ничего, тетя Глаша, – запивая горячим чаем хлеб с медом, отвечала Мара, хотя на душе у нее с каждым днем становилось все хуже, все темнее, все безнадежнее. Стараясь не подавать вида, Мара едва выдерживала жизнь, которая настала после смерти брата. – Есть люди, которым еще хуже приходится.
– И в городе у тебя родни нет?
– Нет, никого нет. Остались мы с мамой.
– Знаешь, я все чаще думаю, что уехать тебе нужно отсюда.
– Куда?
– В город. Да не в ближайший райцентр, а подальше. Там точно найдешь хоть какую-то работу. Работы ты, я вижу, не боишься. Тебе лет-то сколько? – спросила тетя Глаша.
– Шестнадцать, в марте вот семнадцать будет.
– Дите-дитем, а что делать? Ты не белоручка, авось пристроишься. Здесь тебе мать жизни не даст, да и впереди ничего, совсем ничего. Голод, холод, пьяные мужики поселковые. Оно, конечно, и в городе, своего дерьма хватает, так ты уж присматривайся-то к людям. Да и с мужским братом поосторожнее, чтобы не обманул кто. Никому не верь, Мара, только себе.
– Вы так говорите, тетя Глаша, будто я с узелком в руках стою и собираюсь на последний поезд.
– А ты подумай над моими словами, девочка. Уезжай, послушай меня. Здесь нечего тебе ждать, нечего…
– А как же мама? – Мара считала, что бросать ее такую – предательство.
