ему покинуть Нормандию. Получив разрешение, немедля отбыл в свои земли, сломленный и окончательно павший духом.
С приходом весны пришло и обещанное послание от короля Генриха. Его Величество призывал к себе своего верного вассала оказать ему помощь в военных действиях против Жоффруа Мартеля, графа Анжу.
Нужда его оказалась неотложной. Как человек, обуреваемый тщеславием, которое нашептывало ему, что его заслуги многократно превышают награды и владения, Мартель успел стать причиной беспорядков для своих соседей. Графы Шартр и Шампань могли стать тому свидетелями, что и они сделали, шумно и доказательно. Провинция Мен, расположенная по соседству с Нормандией, уже пребывала под его пятой, поскольку Мартель являлся опекуном юного графа Гуго, чем и воспользовался в полной мере к своей выгоде. Сломив сопротивление и лишив свободы благородных графов Шартра и Шампани, он возомнил, будто может достигнуть большего величия и решительно принялся за дело. Весной того же года Мартель отрекся от клятвы вассальной верности, принесенной королю Генриху, и в подтверждение столь вызывающего жеста вторгся в Гиень и Пуатье. После нескольких стычек он, захватив обоих графов в плен, поместил их под замо́к, где и вознамерился держать до тех пор, пока они не согласятся на его требования. Это был грабеж средь бела дня, но графам не оставалось ничего иного, как уступить. Следует отметить, что граф Пуату скончался через четыре дня после освобождения. А вот Гиень остался жив: очевидно, он пил из другого кубка. Мартель предъявил претензии на Пуатье и женился – как поговаривали, силой – на родственнице покойного графа. Вот так обстояли дела, когда король Генрих послал за Нормандским Волком.
Во главе своей армии герцог Вильгельм пересек границу и вступил во Францию. Вновь мужчины, жившие, собственно говоря, почти исключительно ради таких вот событий, надели доспехи, на распятии поклявшись, что, если таково желание герцога, они готовы следовать за ним до самого конца, каким бы он ни был.
Что думал об этом король Генрих, осталось неизвестным, но несомненной стала его ревность к своему юному вассалу, помноженная на зависть. Если поначалу он призвал Вильгельма, дабы тот сражался под его началом, то вскоре уразумел, кто из двоих является подлинным лидером экспедиции. Слово Вильгельма имело решающее значение; именно он недрогнувшей рукой указывал на слабые места в планах короля и без колебаний подвергал жесточайшей критике замыслы, которые представлялись его военному складу ума напрасной тратой времени. Королю Генриху под шелковой улыбкой приходилось скрывать растущее раздражение; французские бароны кипели недовольством, но Вильгельм оставался неумолим. В конце концов они возненавидели его, эти гордые французы, за острый ум, который выставлял напоказ их собственное невежество, за его дар предвидения, бесстрашие и отвагу на поле брани, но более всего – за его строптивый, не желающий приспосабливаться нрав. Всю жизнь мужчины вынуждены были бояться герцога, будучи не в состоянии выдержать его прямого и обескураживающего взгляда. И в самом начале карьеры Вильгельма французам первым было уготовано
