предстояло решить, где теперь будут полезны северяне. Поначалу Змееглаз наслаждался своим новым положением посредника, он разъезжал между лагерем Болли Болисона и его воинов и многочисленными официями города, решая проблему продовольствия. Трудность заключалась в том, что армия Болли Болисона была велика, неугомонна и считала себя обделенной. Им же обещали сверкающие улицы Константинополя, этого Асгарда на земле, места, достойного богов, не говоря уже о людях. Вместо того их оставили на промерзшем берегу под черным небом.
Змееглаз довольно скоро понял, что его положение – доверенного лица императора и Болли Болисона – доставляет одни неприятности. Люди переоценивали его влияние, спрашивали, почему им не разрешают входить в город, почему так мало вина и так далее. Они даже заявили, что он обязан достать для славных победителей шлюх покрасивее, и предложили составить ему компанию, чтобы он не промахнулся с выбором.
А потом начался дождь, такой же неистовый ливень, как и тот, что поливал поле боя под Абидосом. Если до сих пор воины только ворчали, то теперь принялись сетовать вслух, даже роптать. К тому моменту как дождь прекратился, их лагерь превратился в болото.
Змееглазу повезло и не повезло одновременно. Он был в городе, пытался договориться о поставке свинины варягам, когда хлынул дождь. Сквозь завесу воды было невозможно что-либо разглядеть уже в пяти шагах от себя, и мальчик остался там, где был, – торговец постелил ему в чулане.
Поэтому на следующее утро Змееглаз явился в лагерь сухой и чистый. Он добрался до палатки, рядом с которой его отец устроил кузнечный горн, на самом деле просто выкопал яму в земле. Тут же сидел рослый викинг, ожидая, пока кузнец наточит ему боевой топор. Рядом с викингом стоял сын, того же возраста, что и Змееглаз, однако у него уже пробивалась жидкая бородка, на поясе висел топор, и, судя по порезу на ухе, он уже испытал, что такое битва.
– А ты совсем не промок, – заметил отец Змееглаза.
– Непогода застала меня в Миклагарде. Один купец пустил меня переночевать в своем чулане.
Рослый викинг презрительно фыркнул.
– Ты считаешь, что я должен был сидеть и мокнуть под дождем?! – вспыхнул Змееглаз.
Викинг ничего не ответил.
Змееглаз схватился за рукоять меча.
– А вот это не самый разумный поступок, – заметил рослый викинг.
– Не очень умно фыркать себе под нос, и просто трусость – молчать о том, что у тебя на уме!
Слово «трусость» прозвучало громко. И подействовало подобно магическому заклинанию. Все звуки в лагере затихли. Мужчины перестали разговаривать. Те, кто шел мимо, остановились, дожидаясь развязки. Одна женщина, выбивавшая коврик, уронила его к ногам и уставилась на них.
– Еще больший дурак тот, кто называет молчание трусостью. Ты ездишь к своим греческим хозяевам, ты пользуешься всем, в чем отказано твоим сородичам, у тебя есть укрытие от холода и проливного дождя под этим небом Хеля. И я молчу. Но назови меня трусом, и я поправлю тебя.
Змееглаз
