уйти. Несмотря на аллергию, приглушенную лекарствами, Лена испытывала истинно женский азарт – Марина там разбирает вещи, а она отсутствует. Сей азарт был не только не понятен мужчинам, но вызывал у них брезгливое недоумение. Они думали, что жены героический подвиг совершают, вяло предлагали помощь и не догадывались, что Марину и Лену впервые в жизни захватила музейно-историческая страсть к раскопкам бытовых древностей.
– Дети встанут, – уходя, велела Лена, – глаз да глаз!
– Не волнуйтесь! – заверил Андрей.
– Она еще напоминает! – хмыкнул Антон, который на самом деле испытывал потрясение от сходства бабушки Эмилии и жены. Считал, что знает супругу вдоль и поперек, а тут Ленка в новом варианте.
– Блинчиков детям на полдник испеку, – поднялась и баба Катя. – К блинам меду, сметаны? Или свежих ягод, черная и красная смородина созрели, подавить с сахаром?
Лена не успела ответить.
– Мне с медом, – попросил Антон.
– А мне с ягодами, – сказал Андрей.
– Детям только со сметаной или с топленым маслом, – распорядилась Лена. – У них диатез на все, кроме продуктов от коровы, то есть молочных. А чистая химия проходит на «ура». Городские дети, венец цивилизации. Скоро из тюбиков будем их кормить. Ладно, я пошла, кажется, нос пробило.
В одной из коробок были плотно утрамбованы дамские сумочки. Много – штук тридцать. Сохранились лучше обуви, некоторые модели чудные и по форме, и по фурнитуре – замкам-защелочкам, окантовочкам. А все-таки с такими не выйдешь на улицу: от сумок несет затхлостью и случайной находкой в прямом и переносном смысле: пахнут отвратно и безошибочно наводят на мысль, что их обнаружили на чердаке, в подвале, в старом сундуке. Так, собственно, и было.
Удержаться от того, чтобы не проверить нутро сумок, было невозможно, щелками замками, открывали молнии. Ничего интересного не обнаруживалось: смятая коробка папирос, оторванный билет в кино, посеревший носовой платок, смешной бумажный рубль, медные монетки, поржавевшие невидимки и шпильки, тюбик помады и прочая ерунда, которую всякая женщина оставляет в сумочке, идущей на помойку. Только Эмилия ридикюльчики не выбрасывала, а зачем-то хранила.
Гора сумок уже соседствовала с холмом тряпок и грудой обуви. Марина оглянулась: некуда ступить.
– Лен, может, все это богатство какому-нибудь этнографическому музею предложить или театральным костюмерам?
– Как ты себе это представляешь? – спросила Лена, которая из последней сумки вытаскивала какие-то бумажки, разворачивала и читала. – Переться в Москву с Эмилиным приданым, потом развозить его по театрам? У тебя есть на это время? Ой, Маринка! Грузовик с цветами был. Миллион алых роз. Только послушай! Вот записка. Наверняка поклонник писал, который директор фабрики. «Незабвенная Эмилия! Примите мой скромный букет. Машина роз, в сравнении с грудой зелени, которой осыпал вас солдафон …», – это про генерала армии, наверное, – оторвалась от чтения Лена. – Ну, дают старики!
– Дальше-то что?
– «Машина
