были операции, была бедность, были бесконечные житейские тяготы. И при всём этом – неутомимая творческая работа, непредсказуемые открытия, неиссякаемое дружелюбие. Молодые у них в доме учились молодости.
Это проявлялось и в творчестве. Авангардизму Каптерева могли позавидовать самые дерзкие из новых художников. В живописи его открывались всё новые измерения. Его работами особенно интересовались учёные, находя в них важные для себя витамины новизны представлений о мире. Недаром Бюроканская обсерватория и академгородок Черноголовки устраивали у себя почти невозможные в те времена персональные выставки Каптерева. И в стихах Окназовой озорства не меньше, чем мудрости.
Живопись Каптерева разнообразна и неожиданна. Ему нравилось предложенное одним искусствоведом определение «магический символизм». Фантастические образы, необычные черты обыденности, абстрактные композиции, обострённое внимание к спиралям научного познания, парадоксальность художественного мышления, обращение к античным, ветхозаветным и евангельским мотивам – всё это помогает Каптереву прикоснуться к тем тайнам человеческой души и бытия, к которым ведёт подлинное искусство.
С пятидесятых годов он редко писал на холсте – больше на грунтованном картоне. Картины его стали небольшими и как бы особенно концентрированными. Это подчёркивалось часто особой манерой прорисовывать края картины, как бы отстраняя её от окружающего мира, загибая изображение внутрь, в себя.
«Креветки, играющие в мяч», «Восточные мудрецы, рассуждающие о вреде атома», «Увядшие цветы в разбитом кувшине в расколотом пространстве»… – сами названия картин говорят нам о тонком юморе их автора. Юмор, символ, намёк, изобразительное иносказание – такова стилистика его поздних картин.
Каптерев много путешествовал, в молодости – по Средней Азии, объездил её всю, часто – с различными научными экспедициями; а последние двадцать лет жизни почти каждый год бывал в Крыму. Много читал, прекрасно разбирался в музыке, в поэзии и в философии, сохраняя при этом детскую непосредственность жизни и творчества. Он был и остаётся интереснейшим собеседником для всех тех, кто знает, что цвет и свет могут рассказать нам о жизни то, что нельзя выразить никаким другим способом.
Сочетание внутренней умудрённости с юношеской непосредственностью характерно и для поэзии Окназовой. То, что она начала писать стихи в столь необычном для поэтического дебюта возрасте, определило её внимание к не совсем обычным для поэзии темам. Непривычно говорить о поэзии старости, поэзии расставания, но её стихи удивляют этим отсветом вечности, ложащимся на поздние годы жизни. И вечность в её стихах преображает старость, одухотворяет её и наполняет особым смыслом.
До начала своей поэтической жизни Окназова прошла через многие житейские и духовные увлечения, и отзвуки их всплывают, вспыхивают в её стихах. Но постепенно всё более отчётливо проступают главные
