ди, кто хоть раз вдохнул на рассвете родниковый воздух земли и моря, должны бороться за то, чтобы не давать умирать поэзии нашей жизни и нашей земли.
Ветер дул, не переставая всю ночь. Он завывал в снастях, а море, ночное, тёмное, молчало. Казалось, оно готовило силы для рывка, слегка вздыхая редкими, пологими волнами. Но эти волны, не шли ни в какое сравнение с ветром. Временами порывы чуть не сбивали нас с ног. Тент сорвало ещё в час ночи. Палатку рвало из стороны в сторону, но она упорно держалась.
Мы давно не спали. Оба стояли у кромки моря и молчали. Сыну тогда было восемь лет, мальчуган уже имел три года морского стажа. Он стоял босыми ногами в воде, и изредка оглядывался. Его глаза, всё существо, словно кричало: «Ну? Когда же? Когда?»
Я молчал. Ветер был чистый норд. Он срывался сверху, с высокой скальной гряды. И давил с такой силой, что порой яхта слегка погружалась в воду. И тут же, вновь поднималась над рябью моря. Судно стояло между скалой и берегом. Утёс возвышался над водой довольно высоко. И всё лето хорошо служил нам: он защищал яхту от ветра и от волн. Но теперь всё было иначе. Ветер дул с севера. И мощная капроновая верёвка натянулась, как струна. Она работала, как страховка к якорю. Когда порывы ветра ослабевали, она провисала и погружалась в воду. Но тут же вновь натягивалась. И ветер сдувал с неё белые брызги, превращая их в солёную, водную пыль.
Я подошёл к канату. Сын пошёл было за мной, но тут же остановился: он увидел мой жест и всё понял. Мы давно уже говорили на языке жестов. В море, когда дорога секунда, не до слов. Я потрогал канат рукой.
– Выдержит? – спросил сын, медленно подходя ко мне, несмотря на запрет.
– Я же сказал, не подходи, – был ответ, – может и не выдержать, – добавил я тихо. – Как только рассветёт, надо уходить. Если канат лопнет, «Гикию» кинет на скалу.
Мы отошли чуть в сторону.
– Но волны, же нет, – с надеждой сказал сын. – Если оторвёт, успеем доплыть. Заведём мотор и в Севастополь. Ветер почти попутный.
– Так я тебя и взял, – я посмотрел назад, на скальную гряду, в надежде, что мама, с десятью литрами горючки появится раньше обычного. – На кого я тебя здесь оставлю?
В это время я не знал, что наша мама действительно всё почувствовала, и шла уже по тропе и ступеням Георгиевского. Но порыв ветра сбил её с ног, и она упала со ступеней на шершавй скальный откос, и травмировала колено. Но тогда мы этого ещё не знали…
– Я с тобой, – чуть слышно произнёс сын. – Не в первый раз.
– Не в такую погоду, – был ответ. – К утру раздует.
– Ещё как раздует, – так же тихо сказал мальчик. – Я тут не останусь. Да и как ты один?
– И не думай, – мы отошли от каната ещё дальше. – Замёрз?
– Есть маненько, – ответил он тихо. – Всё равно лучше вместе. Вон уже и светает. А палатку потом заберём.
Очередной порыв ветра чуть не сбил нас с ног. Крупные песчинки больно кольнули кожу. Канат натянулся и запел новым, низким звуком контрабаса. И вновь затих и опустился в воду.
– Эол шутит, – я попытался улыбнуться. Но сыну было не до улыбок – крупные песчинки больно кольнули лицо, всё тело.
Рассвет пришёл незаметно. Чем яснее проступала скала и судно, тем больше нарастали волны. Не маленькие «волнушки», а большие, океанские, пришедшие издалека. Они накатывались на берег, грозя своей медленной, неодолимой силой.
– Вот и раздуло, – тихо, про себя, сказал я, глядя, на горизонт.
Канат вновь натянулся, как струна. Мы сжались, точно это могло помочь «Гикии». И в следующий момент конец с треском лопнул. И счастье, что по линии натяжения никто из нас не стоял: кормовая утка, за которую был закреплён канат, вырвалась из доски вместе с болтами. И, как маленький снаряд, ударилась в воду у самой кромки прибоя.
– Ждёшь в палатке, – крикнул я сыну, и кинулся в прибой. Думать было некогда. Судно, оставшееся на одном конце, медленно пошло к скале.
Я плыл, и пульсаром звучало в мозгу: «сходни, сходни, лишь бы сходни…» Я не помнил, оставил ли я вчера сходни – лестницу с той, не видимой с берега стороны яхты. А это в данную минуту решало всё: успею ли, смогу ли вскарабкаться на довольно высокий борт яхты, если сходней нет?
…Сходней не было. Ну, да! Я ждал «гостей» и убрал их. До скалы осталось метров десять. И волна, покатая, тяжёлая, высоко поднимала и опускала судно, грозя разбить его безжалостно и неизбежно.
Там, сбоку, у самой ватерлинии, был небольшой резиновый отросток, выхлопная труба. Эта ступенька помогала мне взбираться на высокий борт. Но это было в спокойном море. А сейчас назревал шторм, да и сил после рывка не было. И всё же я разогнался, вышел на полкорпуса из воды, и ухватился, таки, за борт! Нога сама опёрлась о выхлопную трубу.
